Облдрама - [32]

— Значит, я тупая, Михал Михалыч, давайте еще раз…

— Инна, — окликнул он Ланскую, — чем вы заняты? Ну, пожалуйста, давайте.

Инна тотчас же сунула помаду и зеркальце в сумку, и с миной примерной ученицы на лице посмотрела в сторону Михаила Михайловича. На губах у нее дрожала улыбка.

— Не девочка, а всё в невинность играет, — услышал Троицкий глухое ворчание «рыжего»».

Эта вскользь брошенная Шагаевым фраза переключила внимание Троицкого с Артемьевой на Инну. Та сидела нога на ногу, упираясь в пол каблучком, и, едва сдерживая улыбку, покусывала блестевшие темной помадой губы.

— Нет! Всё! Стойте! Вы… меня не понимаете. Это я, наверное, тупой? — вдруг громко, на весь зал, заявил Михаил Михайлович, остановив репетицию.

— Понимаю я, — убежденно настаивала Артемьева, начиная всё заново.

— Нет, не понимаете, — демонстративно прервал её Михаил Михайлович.

— Понимаю, — в исступлении кричала ему со сцены Артемьева.

И все повторялось сначала.

— Молодежь! — пыхтел Михаил Михайлович. — Плохо, плохо обучены. Не можете! Рано вам такие роли играть.

Троицкий тут же впился в него глазами, но Михаилу Михайловичу было не до него. Теряя самообладание, он что-то тщетно вдалбливал мрачной, оцепеневшей Артемьевой.

— Я так и делаю! — отчаянно защищалась она.

— Ни черта вы не делаете!

— Как же не делаю, Михал Михалыч?! — орала Артемьева, чуть не плача.

— Перерыв, — не дослушав её, объявил Книга и покинул зал.

— Пойдем чаю выпьем, — предложил Вольхин.

— Нет, я к главному.

Троицкий спрыгнул со сцены и бросился через зрительный зал к выходу. Краем глаза он заметил, как Инна поднялась со стула, пропуская жену главного, которая тоже встала, собравшись уходить, и Троицкий, заглядевшись на Инну, столкнулся с Ольгой Поликарповной в дверях. Она недружелюбно отодвинула его и, ни слова не говоря, прошла мимо. Но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть вблизи её лицо, большие серые немигающие глаза.

— И ч-ч-что это главные т-таких дылд выбирают, — шепнул сочувственно дядя Петя, — ишь, пава какая…

— Хозяйка пошла, — уважительно произнес Рустам.

— Оля! — раздался в фойе радостный вскрик Юрия Александровича.

Из полутьмы зала Троицкого окликнула Артемьеву, делая ему умоляющие знаки, чтобы он не уходил.

— Помоги мне, — схватив его за руки, заглядывала она ему в глаза. — Ты один мне можешь помочь… Мой муж… ну, ты помнишь, когда он приехал, и ты ночевал в моей комнате… Ну, объясни ты ему, что… в общем, что у нас тогда ничего не было, о чем я очень жалею, — вдруг обдала она его тлевшим под спудом жаром.

— Разве он не видел, что я спал один?

— А он говорит, что я услышала его шаги и перебежала к Паше.

— Через стенку?

— Ну, я прошу тебя, что тебе стоит. Это же… Я боюсь его.

— Не буду я с ним разговаривать.

— Нет, будешь, — вдруг обозлилась Артемьева, но тут же снова поменяла тон на жалобно-просительный: — Я тебя очень прошу. У меня вся личная жизнь к черту летит. Он потолкался здесь в кулисах, и совсем помешался — бросай ему театр, и всё…

В зал стали возвращаться актеры, и Галя торопливо отсела от него.

Репетиция возобновилась.

Жена главного больше не появлялась. Михаил Михайлович демонстративно пропускал сцены, в которых была занята Артемьева.

Зато Инне пришлось поработать вдвойне. Сегодня она была в ударе, всё у нее получалось, замечания Книги схватывались на лету, она была на сцене легкой, непринужденной, что даже Мих-Мих, при всей его придирчивости, только сопел и довольно потирал руки.

Всю репетицию Троицкий любовался Инной, наблюдая, как она слушает, смеется, или тихо сидит в кулисах, пережидая монологи Михаила Михайловича, и жует конфеты, причем так аппетитно, что даже Троицкий, никогда не любивший сладкого, проглатывал слюнки. И вдруг до него дошло: странно, но с самого утра он сегодня неотрывно следует за нею взглядом.

После репетиции Михаил Михайлович отпустил всех, кроме Горского. Его задержали на часок, чтобы помочь войти в спектакль новой актрисе. Этой актрисой была жена главного.

Троицкий заторопился, надеясь со второй попытки попасть к Уфимцеву в кабинет, и снова он натолкнулся в дверях на Ольгу Поликарповну.

— Да что это, в самом деле! — раздраженно отшатнулась она и, проходя, локтем ткнула его в бок.

«Ничего себе, — подумал Троицкий, оглядываясь, — ну и ручка».

Из кабинета главного вышел Фима Куртизаев. Он улыбался, склонив набок голову.

— Там есть кто? — спросил Троицкий.

— Иди, иди, — дружески подтолкнул его Фима и плутовато подмигнул.

Маленький брюнет с голубыми глазами встретил Троицкого так, будто его-то он и ждал. Уфимцев был несколько скован, сидя в кресле главного режиссера, как бы стеснялся своего положения.

— Одну минуточку, — предупредил он, сняв трубку, и стал куда-то названивать, приветствовать какого-то Иллариона Яковлевича, передал привет из министерства, обещал обязательно побывать у него.

— Значит, вы только что из Москвы, это хорошо, — одобрительно кивнул он, положив на стол руки и сплетя пальцы. Взгляд у него был томный, мягкий, очень смущенный, в то время как тёмные вьющиеся волосы нахально блестели. — Я тоже закончил московский вуз. Вернее, саратовский филиал школы-студии МХАТ. На экзамен к нам приезжала сама Тарасова, Алла Константиновна. Как мы волновались! Учиться у таких мастеров и попасть сюда…