Облдрама - [31]

— Да что он себе там позволяет, — взорвался Михаил Михайлович, глядя на будку радиста.

— …он позволяет своим укротителям кататься на нем верхом и чистить ему зубы специальной щеткой.

— Выключите кто-нибудь радио, — заорал директор,

— Будка закрыта, радист еще не пришел, — выкрикнул уже с яруса Крячиков. — Что делать?

— Тушкин где? — рявкнул Михаил Михайлович, багровея. — Где завтруппой?

Из последнего ряда что-то живое стремительно переместилось к сцене.

— Я здесь, Михал Михалыч.

— Делайте что-нибудь!

Живое обмерло и исчезло.

— Кто это? — спросил Троицкий у рыжего артиста.

— Как, вы еще не удостоились? Пора. Это заведующий труппой, наш Арик Аборигенович.

— А-а, я уже слышал про него.

— Только слышали? Скоро увидите в лицо, — тихо, сквозь зубы, вытолкнул из себя рыжий артист.

— Михал Михалыч, — суетился на ярусе Крячиков, — я в окно попробую.

— Хоть в пасть киту-нарвалу полезет, — комментировал Фима Куртизаев. — Ему квартиру обещают.

Крячиков, взобравшись на спинку кресла, ухватился за створку окна.

— Здесь покрашено, — крикнул он, балансируя на округлой спинке.

— Дайте ему газеты, — посоветовал рыжий актер, — чтобы не замарался.

Кто-то отговаривал Крячикова лезть в окно. Куртизаев советовал ему, как это сделать лучше, кто-то, уже не стесняясь, смеялся. Директор оцепенело смотрел наверх и беззвучно шевелил губами. Он, видно, собирался о чем-то сказать, но в последний момент раздумал.

— Пусть лезет, лезь! — ревел из зала Рустам. — О, дайте, да-айте мне свободу!..

О главном забыли. Тот молча стоял у сцены, рядом с директором, склонив набок голову, и то закручивал, то раскручивал колпачок авторучки.

Наконец постелили газеты. Тушкин, ворвавшийся в ту же минуту на ярус, оттолкнул Крячикова и сам влез в окно.

— Обошел, дьявол, — всплеснул руками дядя Петя.

— Смотри, осторожнее, у тебя же ишиас, — кричал ему Рустам.

Радио замолкло.

— Товарищи, — облегченно вздохнул директор, — Игорь Станиславович…

— Вам кто позволил влезть ко мне в цех! — донесся из радиобудки визгливый голос радиста.

— Товарищи, — взмолился директор, — прекратите это…

— Чтобы это было в последний раз, — высунувшись из окошка в зал, кричал радист, — у меня тут материальные ценности, вы меня слышите?..

— Товарищи, — выдержав паузу, повторил директор, — Игорь Станиславович что-то хотел нам сказать… Вы будете говорить, Игорь Станиславович? — спросил он с опаской, безнадежно упавшим голосом, уже не в состоянии вернуться к тому торжественному тону, с которого начал представление главного.

— Нет, — спокойно ответил Уфимцев, — давайте меньше разговаривать, особенно на репетициях — от души нам этого желаю… А с труппой я познакомился, Игнатий Львович… вот в такой непринужденной обстановке.

И он ушел в сопровождении директора.

— Минутку внимания, — громко крикнул с яруса Арик Аборигенович. — Игорь Станиславович всех просил, по мере освобождения от репетиции, подходить к нему в кабинет для беседы.

— Ну, начинается, — проворчал рыжий артист.

Остальные никак не отреагировали на приглашение главного. Только долговязый старик, дядя Петя, потрепав пальцами бровь, чуть заикаясь, сказал:

— В-вот эт-то я па-анимаю… ч-человеческий п-под-ход, — и энергично рассек ладонью воздух.

— Все слышали? — начальственно оглядел артистов Арик Аборигенович, — появившись в партере, измазанный в краске, с липкими руками.

— Да слышали, слышали, — отмахнулся от него Рустам, — ты лучше скажи, где пропадал? Что это тебя видно не было?

— Болел, — коротко отрезал Тушкин, и исчез.

Когда началась репетиция, Троицкий заметил в глубине зала незнакомую женщину в красных очках, которая что-то помечала у себя в блокноте.

— Сеня, — дернул он за рукав Вольхина, — а это, кто там?

Вольхин посмотрел в зал, заслонясь ладонью от света прожекторов.

— Не знаю. Первый раз вижу.

— Что? — обернулся Крячиков, пока Михаил Михайлович что-то втолковывал Артемьевой, — это? Жена главного, Ольга Поликарповна.

Он успел всё уже выведать об Уфимцеве.

— Я ему прямо скажу, — делился он с Троицким, — какой тут, к черту, творческий процесс, квартиры нет. Жена поедом ест. Я, вместо роли, её тексты на репетициях шпарю.

— А что это она вписывает в блокнот?

Рыжий актер, который внимательно прислушивался их разговору, скосил глаза в зал на жену главного, и не без ехидства предположил:

— Мизансцены записывает.

— Зачем?

— Играть, наверное, собирается.

— А что ей у нас играть?

— Героиню, — с недоумением уставился «рыжий» на Троицкого.

— А куда же Галю? — допытывался Троицкий.

— Туда же, куда и вас.

— Она же… — Троицкий кивнул в зал, — старая.

— Как вам повезло, что она вас не слышит, — подавил усмешку рыжий актер. — У жены главного режиссера нет возраста, запомните это на всю жизнь.

— Послушайте… э-э-э… вы… — промычал Книга

— Артемьева, — подсказала Михаилу Михайловичу помощница режиссера.

— Да-да… какой у вас здесь текст? Ну, прочитайте, — и, не дав ей закончить, развел руками, — это же совсем не то. Что вы нам тут играете?

И он стал ей снова что-то раздраженно объяснять.

— Я же так и делала, Михал Михалыч, а вы мне сказали — не надо.

— Плохо, значит, делали.

— Вчера вам всё нравилось.

— Вы будете со мной спорить?