Новолунье - [72]

Однако нашла коса на камень. Гость тоже не из робкого десятка. Ему бы стушеваться, не бродить по деревне, так нет же, полез на рожон.

Дни устанавливались теплые. Сугробы, подтекая, скоро освободили улицу, и деревенский народ стал вылезать из надоевших за долгую зиму избушек. Старики усаживались на бревнах лицом к ослепительно сверкавшему Енисею. Старухи и бабы сбивались в кучки на берегу, о чем-то оживленно говорили, поглядывали вдоль деревни, будто поджидая кого-то. А кто там может появиться? Какой-нибудь парнишка, сбежавший с уроков, или спешащий на обед чабан, — выгнал отару за тальники, где у забереги в хорошую погоду всегда разбрасывали несколько возов сена, чтобы овцы подкормились на свежем воздухе... Нет, вон кто-то показался верхом. Должно быть, Сотка Костояков. Больше некому. Ну, так и есть — Сотка. Куда же он направился? Наверно, ищет моего отца, а отца сейчас днем с огнем не найдешь. Странная у них дружба. Сойдутся в месяц раз или два. Сидят, курят и молча думают каждый о своем. Хорошо, если за час десятком слов перекинутся. Вроде того:

— Тасхылы[6]в тайге долго нынче не синеют, — говорил мой отец, глядя на молочно-белые зубцы Джойского хребта, вросшие в голубовато-розовое по-весеннему небо.

— И Борус белый как покойник стоит, — отзывался Сотка, остро взглядывая из-под припухших век на отроги Западных Саян. — Должно быть, снегу нынче много в горах.

— Да-а, пожалуй, что надо ждать большой воды, — продолжал отец, — как бы на увал переселяться не пришлось. А то, может, обойдется, — говорил он, не то спрашивая Сотку, не то убеждая себя.

Сотка молчал. Молчал и мой отец. Так проходило еще с полчаса.

— В тайгу-то не тянет? — спрашивал наконец Сотка.

— Да нет, какая теперь тайга, когда я на должности, — говорил отец таким голосом, что я понимал: долго ему, недавнему таежнику и плотогону, придется снова привыкать к работе на берегу. — Нет, что уж теперь… — не договаривал он и отворачивал лицо. И оба почти одновременно вздыхали глубоко и грустно.

«Э-э,— мысленно присвистнул я, — так вот оно что: тянет вас друг к другу — тоска».

Одно мне только не ясно — что держит степняка на этом берегу. Ну, допустим, у отца есть я, есть родственники — много родственников, хоть, наконец, новая работа. А ради чего прилепился здесь Сотка Костояков, одинокий как перст, бесшабашный койбал? Я знал, что он из племени койбалов, как и мой прадед Джанай, что родился он и вырос в Кангаровом улусе. Но больше ничего не знал. Какая тайна укрыта в его темно мерцающих глазах? Что оторвало его от родного кочевья и, словно сухую колючку, понесло ветром по степи и несло до тех пор, пока не зацепился он на этом тоскливом берегу великой реки?

Сотка медленно поднимался, поворачивался к стоящему рядом коню и, выгнув по-волчьи спину и шею, кидался в седло.

— Заглядывай, — говорил отец.

— Как-нибудь, — отвечал Сотка. Едва он коснулся ногами стремян, едва взял в руку повод, конь, знавший нрав своего хозяина, с места пошел махом.

Сегодня Сотка ехал по деревне шагом, кивал волчьей шапкой старикам, поглядывал на баб, но ни с кем не заговаривал. Видимо, из окна увидел его гость тетки Симки, вышел за ворота, улыбнулся худым костистым лицом — улыбнулся, словно бы говоря: вот я здесь, и ничего вы тут со мной не сделаете. Сотка проехал мимо, на гостя не взглянул, но по его напружиненной спине я понял: недолго чужаку упиваться торжеством. Так оно вскоре и случилось.

Ближе к маю, когда на Горке между Чибурдаихой и Мерзлым хутором просохла земля и стала проклевываться бледно-зеленая травка, мы стали там играть в лапту. Шум, крик, неразбериха, каждому хотелось быть «маткой», и никто не хотел пасти мяч. Больше спорили и ругались, чем играли. Поэтому мы без сопротивления уступили место, когда на Горке появилась тетка Симка со своим гостем. Гость вел велосипед. Мы сразу догадались, что он будет учить тетку Симку ездить. Это обещало немало развлечений, и мы расположились вокруг поляны. Тетка Симка сначала было прикрикнула на нас: «Че вытаращились, кино вам тут?» — но, поняв, что нас ничем не проймешь, махнула рукой.

А посмотреть в самом деле было что. Гость возил тетку Симку по поляне, не выпуская велосипеда ни на мгновенье: левой рукой он держался за руль, а правой — за пружины сиденья. Под огрузневшей в последнее время теткой Симкой велосипед скрипел, дергался, дрожал, и казалось, что у него, как у Карюхи, на которой пасла отару тетка Симка, вот-вот подогнутся ноги. Но колеса катились, тонюсенькие спицы сверкали на солнце, долговязый и лысоголовый гость вприпрыжку бежал сбоку, возбужденно-радостно взглядывая в сосредоточенно-строгое круглое лицо тетки Симки.

Прошло, наверно, около часа. Представление без всяких происшествий нам уже стало надоедать. Ребятишки один за другим уходили — кто в тальники, кто на Енисей, а кто в степь: проверить, не вылезает ли из земли чертополох. Я тоже хотел податься в чабанскую избушку, где сейчас сидели, как я знал, Емельян Камзалаков, назначенный чабаном, и дядя Егор Ганцев, только что вернувшийся из Минусинска. Дядя Егор целый месяц пропадал в Минусинске, где заключал договоры на доставку летом плотов из джойской тайги, привез кучу всяких городских новостей. Все это тоже было, наверно, интересно, и мне захотелось узнать кое-что о том, как живут люди в городе.