Мгновенье - целая жизнь

Самое яркое воспоминание о детстве связано с приездом дяди. Это было уже после смерти отца, в последний год перед поступлением в гимназию. Пасху Феликс с матерью встречали у деда с бабушкой. Вечером в квартире раздался резкий и сразу же оборвавшийся стук в дверь. Когда дверь открыли, из промозглой мглы в ярко освещенную комнату шагнул высокий человек сред них лет, облепленный мокрым снегом. Вот он снял мохнатую шапку, шерсть с которой свисала влажными сосульками на лоб, закрывала глаза, и Феликс перевел взгляд с лица ночного гостя на один из семейных портретов, висевших но степам. «Дядя Изидор!» — радостно ударило в голову, и тут же другая, пугающая мысль: «Да ведь он убит».

Дядя Изидор, «убитый» в сражении под Сандомиром за год до рождения Феликса, никогда не приходил к нему даже во сне, хотя все это время, с самого марта 18(53 года, не было ни одного дня, чтобы Изидора Гейльперна не вспомнили в доме Конов. Все ужасно гордились тем, что во время последнего восстания поляков против России в 1863 году Изидор воевал адъютантом генерала Мариана Лянгевича, которого повстанцы 27 февраля 1863 года объявили диктатором всех губерний Польши, Литвы и Западной Белоруссии, взявшихся за оружие.

И вдруг вот он — наяву, живой и невредимый, только сильно постаревший, если сравнивать с портретом.

Мать, дед, бабушка обнимают дядю Изидора, о чем-то расспрашивают и не дают ему снять тяжелый, набрякший сыростью полушубок.

Потом все сидели за обильно уставленным столом, чинно угощали воскресшего из мертвых ветерана, а сильно недослышавший дедушка в который раз спрашивал:

— Так ты говоришь… генерал Лянгевич разделил своих повстанцев на два отряда из тактических соображений?

— Ну, конечно. Как же могло быть иначе? К нам после первых же удачных боев под Сандомиром собралось столько войска, что трудно было маневрировать. Не забывай, мы были окружены царскими войсками.

— Возможно, возможно. Генерал Лянгевич уроженец Познани, а в Познани дураков, как известно, нет. Но вот что до сих пор непонятно… Почему генерал ушел в Австрию? Почему он, только что объявленный повстанческим диктатором, не остался ни с тем, ни с другим своим отрядом, а перешел границу. Уж не испугался ли он ответственности, оказавшись во главе восстания? Ведь он знал, что австрияки его арестуют.

Изидор вяло защищал своего генерала, при котором когда-то состоял адъютантом:

— Ромуальд Траугутт тоже на первый взгляд поступил странно. Оставил свой отряд в тот момент, когда всюду побеждал, да еще заявил: «Бродить по лесам может и кто-то другой».

— Да, но генерал Траугутт оставил отряд, чтобы пробраться в Варшаву и взять на себя общее руководство восстанием. И, как ты знаешь, в течение полугода успешно его возглавлял. А Мариан Лянгевич, согласись, поступил загадочно.

— Нас всех, отец, рассудит история, — сказал Изидор. — Но генерал Лянгевич не был трусом. Его храбрость отмечал сам Гарибальди, под началом которого он сражался за свободу Италии. И это же говорю вам я, Изидор Гейльперн, его адъютант.

Утро в семье встречали печалью. Изидор, младший брат Паулины Кон, которого в Польше ожидала виселица, должен был покинуть родной кров. И хотя никто не говорил, но все понимали, что видят его последний раз. Дедушка еще храбрился и даже пробовал было снова затеять спор о генерале Лянгевиче. И хотя из этого ничего не вышло, но все-таки видимость какого-то делового разговора была соблюдена. А вот бабушка, как видел Феликс, совсем потеряла себя: глядела на сына, не утирая слез, и никак не могла сказать что-нибудь утешительное на прощание.

— Паулина! — сказала дочери старуха, — пошли Феликса — пусть осмотрит улицу… Нет ли там чего-нибудь подозрительного…

Феликсу дважды говорить не надо: что может быть интереснее поручения «осмотреть улицу»? А через пять минут влетел в комнату и возбужденно объявил:

— Дядя Изидор, а тебя на улице уже поджидают.

— Кто? — разом спросили мать и бабушка, у которой мигом пропали слезы.

— Сыщик.

— Какой сыщик? Что ты говоришь? — бабушка кинулась к окну. — Это же разносчик стоит у ворот…

— Бабушка, я всех разносчиков в Варшаве знаю в лицо, — перебивая старушку, воскликнул Феликс. — Да ты посмотри хорошенько — бывают такие разносчики? Разносчик кричит во всю глотку, свой товар нахваливает, а этот стоит как истукан. А почему? Ага, не знаешь! А я знаю — боится, как бы дядю Изидора не упустить. А почему у него левая рука в кармане? Знаешь? Нет. А я знаю — за свисток держится, чтобы полицейских звать…

— Да-а, — проговорил дядя Изидор, — племянник прав. — И с тоской оглядев двор, обнесенный вместе с садом высокой каменной стеной, вздохнул. — Придется, видно, пристрелить этого типа. Сразу, конечно, сбежится вся полицейская свора, но иного выхода нет.

— А можно сделать по-другому, — сказал Феликс. — Вот пойду сейчас и устрою этому сыщику скандал. Прохожие будут на моей стороне. Здесь прохожие всегда на стороне тех, кто дерется с полицейскими и сыщиками. А вы, дядя Изидор, тем временем ныряйте мимо…

Так как иного выхода действительно не было, ухватились за план Феликса. И он побежал на улицу. Из всех окон квартиры следили за ним родственники. Феликс крутился около разносчика, ждал удобного момента. Вот идут четверо молодых людей, по виду — рабочие. О чем-то весело беседуют. Феликс кинулся к ним и громко закричал: