Новолунье - [70]

Я впервые так внимательно рассматривал ее и вдруг сделал открытие: а ведь Нюрка красивая. Прямые светлые волосы наискось закрывали половину высокого лба. Широкие густые брови — темнее волос — оттеняли синеву больших глаз. Длинный прямой нос, яркие полные губы большого рта. А улыбка, широко открывавшая крупные зубы, чуть редковато поставленные, манила желанием поцелуя. Нравилось мне и то, что она высокая, выше меня, широкоплечая, с сильными руками.

—Давай целоваться, — сказала Нюрка.

Я оторопел.

— Взрослые всегда целуются.

Мы сели на кровать.

Целовала она жадно, покусывая мои губы, я терпел, но скоро мне это надоело. Никакого удовольствия я не получил и теперь недоумевал: «Что мужики и бабы находят хорошего в поцелуях?»

Безответные поцелуи, видимо, Нюрке тоже надоели. Она отстранилась, закинула руки за голову и стала смотреть в потолок.

— Скажи, почему ты смотрел на меня такими глазами все эти дни? — спросила она после долгого молчания.

— Какими? — Я тянул с ответом, не зная, что сказать. Правду говорить не хотелось.

— Такими. Сам не знаешь, что ли, какими. Только смотри не выдумывай, а говори правду. Ты слово дал.

— А-а, — как-то глупо улыбнулся я, стараясь сделать вид, что мне все нипочем. — Я стыдился тебя.

— Стыдился? А с чего? Кажется, я тебя голого не видела.

— А я тебя видел.

— Меня? Когда? Во сне?

— Нет, наяву. Ночью. Через щелку в ставне. Это давно было, еще на святках.

Я ожидал, что Нюрка кинется на меня с кулаками или уж во всяком случае начнет злиться, но все получилось иначе. Она даже позы не изменила. Только опять улыбнулась.

— Ну-ну, теперь я вспоминаю. То-то мне послышалось тогда за окном. Я подумала, что это чья-нибудь собака за кошкой погналась. А это, значит, ты подсматривал.

— Ну…

— Дурак! — вдруг резко повернувшись на бок, со злостью сказала Нюрка. — Брысь с кровати!

— Ты чего? Взбесилась? — закричал я, скатываясь на пол от Нюркиного толчка.

— Ничего. Не будешь подсматривать.— Она поправляла покрывало на постели. — Ты никому не говорил?

— Нет.

— И не скажешь?

— Была нужда говорить.

— Ну, тогда ладно, — помягчала Нюрка. — Тогда я не рассержусь. Будем продолжать дружить.

Я, движимый желанием наладить отношения, потянулся было к ней, чтобы поцеловать, но она отстранила меня, сказав мимоходом, но ласково:

— Хватит-хватит. Сладкого не досыта, горького не до слез. Это от нас теперь не уйдет. Еще успеется. Пошли-ка скот кормить, а то скоро темнеть начнет. Мать вот-вот прийти должна. На нее как найдет, а то разинет рот шире варежки и начнет кричать!

Мы надели телогрейки. На мне, как и на всех ребятишках в деревне, телогрейка была отцовская, висела чуть не до колен. Рукава засучены. Только одна Нюрка в деревне носила телогрейку, специально сшитую по ней — даже не на вырост, а точка в точку. Нюрка в ней, да в пуховой шали, да в новых валенках, из которых под короткую юбку уходили зеленые, в обтяжку, рейтузы, выглядела невестой: хоть сейчас свадьбу играй.

— Нюрка, а где у вас велосипед? — спросил я, чтоб оттянуть время (мне почему-то не хотелось уходить), — что-то я его в сенях не заметил.

— А он в кладовке.

— И не подвешен?

— Нет, на полу стоит.

— И небось камеры не накачаны?

— Нет. Я пробовала накачивать, да они сразу же спускают.   — Наверно, ниппель порван, — деловито сказал я. — Надо посмотреть. А то до лета камеры на сгибах потрескаются.

— Смотри. А я пойду свинью кормить,

Я раскрыл двери на крыльцо, чтобы было видно (ни в сенях, ни в кладовке нет даже махонького оконца) вытащил заваленный всяким нахолодавшим хламом велосипед в сенцы и, перевернув, поставил его на руль и сиденье. Придерживая левой рукой колесо, чтоб не крутилось, правой отвинтил колпачок: ниппеля не оказалось. На другом колесе проверил — то же самое. Вытряхнул все содержимое из подсумка — здесь было все, кроме запасных ниппелей. Что делать? Ничего не мог придумать.

— До полу, до полу выскребай навоз, — послышался голос тетки Симки. — Кому снизу-то оставляешь?

— А ты посмотри, какой он теплый, — крикнула из стайки Нюрка, — аж пар идет!

— Потому и пар идет, что сырость. Не выскребаешь до конца каждый раз. Невеста уж, а все гляди да гляди за тобой.

— Так теплей же, говорю, спать корове будет, чем на голом, — огрызнулась Нюрка.

— Теплей! — передразнила тетка Симка. — Тебя бы на такое тепло положить. Ночью мороз прижмет — вся эта сырость льдом возьмется. Об этом не подумала?

— Ладно уж, — сбавила тон Нюрка, — не кричи, выскоблю до полу.

— Вот-вот. А потом сухих объедев возьми да настели поплотней — тогда будет по-хозяйски. А что дверь-то в сени у тебя полоротая стоит?

— А там Минька с велосипедом возится.

Тетка Симка всходила на крыльцо медленно: видно, и она уставать стала, хотя по-настоящему еще никогда не хворала. Плахи, из которых сколочено крыльцо, скрипели и трещали под ее крепкими ногами, несущими могучее тело. В сенях стало темно — тетка Симка закупорила своей фигурой весь проем двери.

— Здравствуй, Минька. Что это ты затеял?

— Хотел колеса накачать, а то сплющенные камеры могут потрескаться. Да и шины, гляди, дак прохудеют.

— А что же ты на холоде-то возишься? Тащи в избу, там и накачивай.