Новолунье - [52]

— Думаешь, молчишь, так и умный… Вы с отцом оба шибко умные.

— Отца не задевай, — сказал я и не удержался, чтобы не сказать остальное, хотя и знал, что это нехорошо: — У тебя нет отца, так за чужого не цепляйся.

К моему удивлению, Нюрка не обиделась.

— Больно нужен мне такой дурак...

— Не дурей тебя.

— А то умный? Умный стал бы перестраивать избу, если скоро переезжать?

— Мы переезжать не собираемся...

— Как же, спросят вас. Председатель пригонит трактор и столкнет вашу избу в Енисей.

— Закону такого нет. В сельсовет заявим, так по головке не погладят.

Я шел по улице и думал с грустью: значит, зря все, А отец еще помочь созвал. Только расход.

Вечером я долго не мог уснуть. Прислушивался к разговору отца с теткой Степанидой.

— Ну вот, — говорил самодовольно отец, — теперь у нас будет четыре комнаты. Надо, значит, по-людски начинать жить. Как отделаем — распределим, что кому. Кухня тебе отдельно, Миньке комнатенку тоже отдельно. А полати долой. Теперь это первобытье нам не к лицу.

— А остальные? — спросила Степанида.

— Что остальные? Нам с тобой комнату нужно? Нужно. А в большой — зала. Гость какой приедет — куда девать? Вот там и будет. В Минусинск поеду, куплю диван.

— Ох, профугуешь ты денежки, Ганька, — вздохнула Степанида, — а ну как заставит председатель переезжать, где что возьмешь?

— Не заставит. Да и деньги невелики. Диван нужен.

— Диван? — Степанида заскрипела пружинами кровати.— Да на кой он нам леший? Ты что, видать, еще не прочухался... Живем в лесу, молимся колесу, а он — диван.

— Вот поэтому самому. Хотя и в лесу живем и молимся колесу, да все-таки люди, а не медведи. Стало быть, и жить по-людски надо начинать.

— Не дури. Может, вдвоем останемся. Миньку мать может затребовать. Соскучилась, поди.

— Вряд ли. Маньчу какой-нибудь шальной ветер давно по якутской тайге носит...

Дальше я уже не слышал, о чем они говорили. Последние слова отца ударили в голову, оглушили, мысли мои заметались, как мухи в банке. Я забыл и про Нюрку, и про председателя, представив мать шаманкой — якуткой, летающей по ночам в сопровождении таежных духов...

Но мало-помалу успокоился.

— ...Так и говорит... дурак? Деньги зря на помоча ухлопал?

— Ну, Минька врать не станет.

Отец усмехнулся:

— Нюрка с материных слов болтает.

— А то с чьих же еще. Не любят нас соседи.

— Командовать хотят, а ты все по-своему. Вот они и бесятся.

Степанида опять заскрипела кроватью. Видно, приподнялась на локоть.

— Знаешь что, Гаврила, — сказала она ласково, — давай возьмем к себе бабушку Дарью. Не ладит она с невесткой. У ей пенсия. Себя прокормит, а места у нас теперь хватит.

Отец промолчал. Потом сказал:

— Да разве она от сына поедет — ни за что.

На другой день тетка Серафима, ездившая в Шоболовку за зарплатой, сказала Степаниде:

— Председатель Ганьку вызывает назавтра.

— Жалко день терять. До сенокосов хотелось отделать пристройку. Да перейти.

— Мне сказали, пока работы мало — переезжай. Помочь, говорит, дам, чтоб избушку перевезти и там поставить. Да я уговорила до осени обождать, пока огород уберу... Овцебазу будут ликвидировать. На общие работы чтобы шла. Что ж, говорю, похожу и на общие.

Степанида, качая головой и жалостливо глядя на меня, сказала:

— Стало быть, всерьез берется за нас председатель. Конюховскую вон тоже уберут, тогда что же? А ну как заболеет кто? И телефона нет.

— На велосипеде можно в больницу съездить, — сказал я, слушавший разговор краем уха.

Тетка Серафима засмеялась:

— Вот машина — лисопед: брюхо едет, ноги — нет.

Засмеялась и Степанида.

Тетка Серафима сказала:

— А ты смотришь в книгу, а видишь фигу.

Я, как обычно, промолчал. А Степанида опять свое:

— Шутки шутками, а как жить будем, если все уедут?

— Да проще простого. Покобенится Ганька немножко, да и перевезут дом-то. А то, смотри, завтра председатель сагитирует.

Тетка Серафима поднялась уходить. Поднялась и Степанида. Я глянул исподлобья. Бабы стояли, глядя друг на друга, — обе загорелые до черноты, с грубыми жилистыми руками, широкобедрые и грузные, но по-мужски широкоплечие и сутулые. Тетке Серафиме жилось труднее, одна, но выглядела она все-таки здоровее тетки Степаниды.

В Шоболовку приехали рано, едва над островами в понизовье всплыло солнце. Вошли в контору, отец поздоровался с председателем за руку, сел у окна на стул.

— Ну дак что, Гаврила Дмитриевич?

— Что?

— Вот я спрашиваю: что у тебя?

— Где?

— Дома?

— Дома-то? А ничего. Строюсь.

— Слышал. Слышал и то, что в тайгу больше не пойдешь. Значит, в колхоз?

— А куда же больше?

— Верно. Больше некуда. А нам мужики ой-ой как нужны.

— А раз нужны, так и принимайте. — Отец усмехнулся.

— Принять-то примем. Только чтобы сюда переезжал. Деревню твою перевозим. Одному тебе жить не с руки.

— Сюда не поеду. Соскучился я по родному месту. Поживу пока там. А дальше видно будет.

— Ну, как знаешь, — сказал потухшим голосом Антон Дмитриевич. — А мы, признаться, должность тебе хорошую подыскали. — Председатель подождал, не скажет ли чего мой отец, не дождался и выговорил как бы нехотя: — Бригадиром комплексной бригады. Но бригадир должен быть при людях.

Отец помолчал, поглядел на меня и спросил: