В день, когда мы выиграли в лотерею, я ходил, надев губы из воска, которые папа купил мне и Ковырялке на стоянке для грузовиков. Мы тогда ехали в старом «Бьюике» от тети Бесс, нашей двоюродной бабушки, и остановились, чтобы заправиться, на бензозаправке под названием «Эммо», где-то на границе штата; там папа купил ярко-красные губы и лотерейный билет.
— Я уж лет тридцать не видел восковых губ, — сказал он усталым голосом, опуская руку в карман за деньгами. Год назад на границе этих штатов погибла в аварии моя мама. С тех пор отец был как побитый (как один из тех генералов-конфедератов, о которых он столько читал). При ходьбе плечи у него опускались, а голова задумчиво и печально кивала — он напоминал мне скорбящих монахинь. В тот день утром я слышал, как он сказал тете, что стал плохо спать.
— Боже мой, тогда тебе нельзя садиться за руль, — ответила тетя Бесс. Она настаивала, чтобы мы переночевали в ее доме в Милуоки, но папа отказался. Вместо этого он остановился в «Эммо», куда мы зашли выпить кофе.
«Эммо» был грязной и шумной забегаловкой, пропахшей бензином и машинным маслом. Войдя в туалет, мы с Ковырялкой стали дышать ртом, и решили не мыть рук в маленькой заляпанной раковине. Оказавшись вновь в «Бьюике», мы подняли окна, чтобы не пускать внутрь скрежет и визг тормозящих грузовиков и укрыться от запаха туалета, все еще преследовавшего нас.
— Вы хорошо застегнули ремни? — спросил папа, садясь в машину и пытаясь поставить чашку с кофе на приборный щиток позади руля так, чтобы она не наклонялась.
— Да, — ответил я, хотя мой ремень не был застегнут. Я знал, что папа не повернется и не станет проверять. У него в шее часто случался прострел, и он старался как можно меньше вертеть головой.
— А Томми?
Я посмотрел на Ковырялку и помог ему застегнуть пряжку:
— И он тоже.
— Тогда все в порядке. Думаю, через час мы будем дома.
Был ранний августовский вечер — время, когда меркнущий свет и сгущающаяся тьма зависают в хрупком равновесии. На обратном пути домой в Уилтон, пригородный поселок Чикаго, я рисовал облака, большие и мягкие. Они парили высоко над землей, и я представлял на них маму, как она тихо плывет и что-то негромко напевает, не размыкая губ — так она делала, рисуя вместе со мной. Ковырялка не выносил, когда я рисовал. Вот и сейчас он сердито заерзал на месте. Громко захлопал восковыми губами:
— Хочу цветные карандаши, хочу рисовать.
Я дал ему немного бумаги и зеленый карандаш с закругленным концом. Я никогда не давал брату карандаши с острыми концами, чтобы он, не дай Бог, не засунул их себе в нос.
— В его интересе к носу есть что-то неестественное, — сказала утром тетя Бесс. — Наверное, это реакция на смерть матери.
Папа, не отрывая глаз от книжки о Гражданской войне, ответил:
— Он ковырял в носу и до аварии. Ему же только пять лет. Уверен, с возрастом все пройдет.
— Не показать ли его психиатру?
На это папа ничего не ответил. Он, сгорбившись, сидел на стуле в гостиной тети Бесс и читал о жизни Джошуа Лоренса Чемберлена, генерала времен Гражданской войны.
Когда мы приехали домой и ложились спать, я спросил его об этой книжке, хотя вообще-то все разговоры о Гражданской войне казались мне скучными. Вместо них я предпочел бы заняться более подробным исследованием восковых губ. Но единственным, чем папа интересовался, была Гражданская война, и мне хотелось сделать ему приятное. В последние дни он был очень грустным.
Мой вопрос, казалось, удивил его.
— Ну, она о генерале Чемберлене, который удерживал войска Союза на фланге в Геттисберге. — С минуту папа помолчал. — Я лучше нарисую тебе его маневр. Он и в самом деле замечательный. — Папа взял стул от письменного стола, пододвинул ко мне и потянулся за бумагой и карандашом. — Предполагалось, что генерал Чемберлен будет удерживать позиции конфедератов в Геттисберге, в местечке под названием Круглая Вершина. Он не только удержал их, но и осуществил одну из самых выдающихся контратак в истории. Он поставил войска буквой Г, и резко бросил вперед половину своего полка. Как дверью хлопнул. И вытеснил восставших…
Я понял, что недооценил папин интерес к Джошуа Лоренсу. Я-то рассчитывал на короткую лекцию, нужную только для того, чтобы растормошить его, но по тону и по тому, как удобно расположился он на стуле, было видно, что впереди маячит длительное и углубленное изложение маневров и стратегии генерала.
Интерес отца к войне был причиной многих споров между ним и мамой. За несколько недель до аварии папа стал строить планы проведения отпуска всей семьей в Национальном парке Шилоу. Однажды он объяснял мне, почему так важна была битва, состоявшаяся там, когда в кабинет вошла мама и, увидев карты и брошюры, раскиданные по его письменному столу, взорвалась:
