Новолунье - [44]

— Не смей! Она не умеет плавать! — крикнул я, но было поздно.

Оба мы растерялись и пришли в себя только тогда, когда Нюрка, вынырнув с закрытыми глазами, замахала бестолково руками и закричала на всю деревню. Ларька прыгнул под яр, схватил шест, но Нюрки над водой уже не было. Я выскочил на берег и с разбегу прыгнул в воду…

Когда я открыл глаза, то увидел Нюрку. «От страха обмерла, — мелькнула у меня догадка, — тем лучше, не будет брыкаться и тянуть в глубину». Упершись ногами в дно, я рванул Нюрку за волосы и толкнул ее кверху. Когда я вынырнул, Нюрка уже барахталась над водой. Глотнув воздуха, она пришла в себя и, увидев меня, обхватила цепкими руками за шею, мешая грести. Я задыхался и чувствовал, что вот-вот вместе с Нюркой пойду ко дну. Чуть оторвав Нюркину руку, перехватившую горло, крикнул:

— Шест давай!

Ларька подал багор. Я ухватился за него цепенеющей рукой и тут же почувствовал под ногами землю.

Пока я приходил в себя, сидя на борту лодки, на берегу собрались все, кто был в это время в деревне: откачивали Нюрку. Про нас с Ларькой забыли.

Но когда Нюрка поднялась и, ни на кого не глядя, медленно, шатаясь, пошла домой, отец подступил ко мне. Увидев побледневшее от гнева его лицо, дядя Егор встал между нами.    — Ты чего? Чего ты надумал? Мало ли что промеж ребятишек бывает? Еще разобраться надо...

Отец попытался оттолкнуть дядю Егора, но тот — маленький, жилистый — стоял как вкопанный.

— Это я ее в воду столкнул, — сказал Ларька, глядя себе под ноги. — Откуда я знал, что она плавать не умеет.

— И правда, — примирительно сказала Серафима, вперед наука. Что это, в самом деле, всю жизнь на реке живет, а воды как огня боится. Пускай учится плавать. Пошли, ребятки, обедать. А то вам и так сегодня досталось…

Все пошли во двор к Серафиме. Отец виновато обернулся ко мне:

— Ну, хороший у тебя друг. Выручил. А то я ведь думал, что ты по дурости искупать ее хотел, да чуть и не утонули оба.

Я промолчал, а когда вышли на дорогу, повернул в сторону от избушки тетки Симки — к себе домой.

На другой день, как и было решено, поплыли за дровами на остров Черемшаный. Туда надо было спускаться вниз по течению. В этом месте Енисей круто огибает утесы Ойдовского мыса, которыми обрывается в реку гора Февральская. Место глухое, безлюдное. Ойдовскими скалами притиснутая к правому берегу, матера Енисея здесь особенно свирепа. Скорость течения, как говорят плотогоны, километров двадцать в час. Пристать к обрывистому берегу на лодке не всякий решится. Были случаи в прежние годы, когда лодка, ударившись о берег, опрокидывалась, а неумелые пловцы тонули. Так утонули здесь двенадцать колхозниц вместе с бригадиром, плывшие на сенокос.

Наслушавшись моих рассказов об этом, Ларька притих Плавал он плохо и не признавался в этом. «Если что, — говорил он, — уцеплюсь за лодку и буду плыть, пока где-нибудь не выловят».

Я же был спокоен, только, может быть, чуть больше обычного серьезен. Правил лодкой неторопливо, расчетливо загребал кормовым веслом то с одного борта, то с другого и между тем говорил, не спуская глаз с приближающегося зеленого острова:

— Мы в протоку будем заходить не сверху, а снизу, из-за острова. В протоке течение потише. Поплывем у берега и прямо с лодки будем выбирать дрова из кустов.

— А не проволокет нас мимо острова? — спросил Ларька. — Вода-то вишь как ревет.

— Ну, если мух ловить, то обязательно пронесет. Тут, паря, не зевай, а то и опрокинуть может на перекате. А если опрокинет, так унесет до самого Минусинска. Тут вся загвоздка в том, чтобы вовремя лодку на атур повернуть.

Последние слова я проговорил скороговоркой. Мимо уже мелькали густые черемуховые заросли острова, а впереди шумел перекат. Речная вода со страшной скоростью сшибалась с более спокойным течением воды из протоки, отбрасывала ее обратно к острову, намывая вдоль его линии песчаную косу.

Как только кончилась коса, я хватил веслом из-под лодки, и корма, отбрасываемая течением, быстро пошла влево. Была секунда, когда лодка стала поперек течения, но я перекинул весло на левый борт и, глубоко и сильно загребая им воду, толкнул лодку в протоку. Пенящаяся полоса переката осталась позади. Лодка, задевая кусты, торчащие прямо из воды, вошла в тишину пустынной и довольно широкой протоки.

Положив весло поперек лодки, я подолом рубахи вытер с лица пот и оглянулся, все еще не веря тому, как легко и безобидно мы выскользнули из ревущего потока.

Лодку набили дровами быстро. Да и дрова здесь лучше. Это уже не сушняк и коряжник, занесенный весенним половодьем в Самоловную протоку, а настоящая древесина, попавшая сюда в последние дни: поленья, стяжки, березовые крепи и клинья — все с разбитых в верховьях плотов. За такие дрова тетка Симка каждый день жареными стерлядями угощать будет.

Довольные хорошей поживой, мы направили лодку к выходу из протоки.

— А знаешь что, — предложил я, переставая грести, — давай-ка на полчасика на остров заглянем.

— Зачем?

— За яйцами. Ведь здесь, наверно, никто не бывает. Птица непугана, яйца ведрами собирать можно.

— Это если, бы весной, — засомневался Ларька, — а сейчас уже, поди, птенцы, а какие остались, так те засижены.