Новолунье - [42]

— На Нюрку мне плевать, — сказал я озадаченному Ларьке. — Я тетке Симке добра хочу. Хорошая она баба. С теткой Степанидой дружит уж сколь лет.

Ларька стоял рядом, чертил босой ногой на песке какие-то каракули, опустив голову, спросил:

— А ты о цене заранее сговорился? Мое мнение такое, что надо сразу же твердую цену установить, чтобы потом обиды не было. Да и не худо бы задаток какой-нибудь получить. Ты бабам-то особенно не верь, это такой народ...

Я сначала подумал, что Ларька шутит, но, по мере того как тот излагал свой взгляд на дело, понял, что без денег Ларька за дровами не поплывет. А бросить его одного в деревне неудобно — все-таки гость. Решил пойти на хитрость.

— Давай так: приплавим первую лодку пусть она посмотрит. Если предложит хорошую цену, будем еще плавить, если не додумается, так и быть, скажем, что больше не будем плавить. Согласен?

Ларька почесал в затылке:

— Что ж с тобой делать, если ты такой боязливый. По мне, так лучше сразу ясность иметь. Но уж так и быть, рискнем одной лодкой. Как говорится, испыток не убыток.

Поплыли.

Остров Самоловный, куда сегодня решили мы плыть за дровами, почти напротив деревни. Поставив лодку наискосок, я стал учить Ларьку грести в лопашнях. Ларька засмеялся:

— Да что ж тут учить? Сяду и начну грести.

— Посмотрим.

Ларька помедлил с минуту и взмахнул веслами. Получилось то, чего он никак не ожидал: правым он загребал, а левым в это время тормозил лодку. Пробовал загребать левой — правая невольно тормозила. Ларька вспотел, но я молча наблюдал за ним. Да и некогда было помогать ему. Поминутно приходилось править кормовым веслом: неровная гребля лопашнями то и дело ставила лодку то против течения, то, наоборот, по течению. Я кинул кормовое весло на упруга и пересел в лопашни. Ларька переполз на кормовое сиденье. Ходить в лодке на воде он еще не мог и, глядя, как я спокойно прошел с кормы на нос, даже не колыхнув ее, удивлялся:

— Ходишь как по земле.

— А чего ж тут не ходить. Волн-то нету. Вот когда буря захватит и яманы побегут...

— Какие яманы?

— Ну, волны у нас так зовутся. Не сами волны, а верхушки волн. Когда на них смотришь с берега, они сверкают белой пеной, как будто яман бородой трясет. Вот и прозвали их яманами. А теперь вот смотри, как грести надо.

Я поднял весла одновременно, отведя их назад. Потом глубоко утопил в воду, резко откинулся назад и пружинисто потянул на себя лопашни. Лодка рванулась вперед.

— Понял, как надо?

— Понял. Но сперва ходить меня в лодке научи.

— Да это проще простого. Раскинь руки и иди.

— A-а, — запротестовал Ларька, — сам небось ходишь — руками не машешь, а меня учишь, чтобы девчонки смеялись. Нет!

— Не гнед а саврасый. Ты хочешь и курицу съесть, и яичко снесть. Ничего не выйдет. Хочешь по реке плавать — учись, как говорят.

Самоловный, видимо, когда-то, очень давно, был частью берега. Но потом поднимавшаяся весной вода прорвалась в один из логов, отделявший большую часть вдающегося в реку берега, размыла его — так образовалась неширокая протока, к осени высыхающая. Зато весной протока вспучивается, бурлит, но — заросшая по дну раскоряченным кустарником — она плотно заклинивается всевозможным таежным хламом, в котором застревают коряги и даже бревна.

Заросший столетними кряжистыми тополями берег людьми почти не заселен: деревня от деревни далеко. Таежное добро, застреваемое в протоке, никто не трогает. Мусор летом высыхает и становится таким легким, что ветер к осени его начисто выдувает, оголяя древесину покрупнее, которая будет лежать здесь до следующего половодья, чтобы унестись с первой полой водой куда-нибудь к низовьям. Там все это с годами зарастает дикой травой. А случайный охотник, заметив край подгнившего бревна, присядет отдохнуть на нем. Закурив, он будет поглядывать и удивляться: откуда, дескать, здесь среди тополей и черемух оказался гладко выструганный ствол лиственницы или кедра?

Мы с Ларькой в Самоловной протоке, к этому времени совершенно пересохшей, нашли немало всякого добра. Выбирали что посвежей да посподручней брать. Оно бы и хорошо, да таскать все это к лодке, увязая по колено в илистом песке, далеко. Умаялись крепко, а перед тем как плыть домой, присели отдохнуть.

— Завтра, если все пойдет по-хорошему, — сказал я, на Черемшаниху поплывем. Оттуда заходить на шесте подальше, да зато сушняк на себе не таскать. Там протока втрое шире и глубокая. Даже осенью не мелеет. Подплывай к берегу и с лодки выбирай в кустах, что тебе надо.

— А мне ничего, — довольный, развалился Ларька на сильно нагретом переднем сиденье. — Подумаешь, потаскали немного. Жрать лучше будем. Ты это хорошо сделал, что меня к себе пригласил. И ты не бойся, веслами грести я быстро научусь. Так что тебе не придется одному лодку переть.

— Весла-то что. Главное, на шесте идти. Километра два придется подниматься, чтобы в протоку нашу попасть. Груженую лодку сильно сносит, потому ей ходу такого нет. Вот ты и пойдешь на шесте сегодня. А уж завтра, как на Черемшаный поплывем, оттуда на шесте попеременно стоять будем. А то далеко одному-то. Да и с непривычки.

— А если далеко, так, может, опять сюда поплывем?