Новогодний роман - [47]

— А зеркальце какое красивое было. Как родное жалко — это Рада.

Дольше всех над Альбертом стоял Мирча. Смотрел пристально, даром, что не сплюнул победительно в воду. Написал эпитафию.

— Значит зеркало, защелка, лучше две на всякий пожарный. И шпиндели.

Альберт обреченно согласился. Виолончели всегда могли найти слабое место и подходящий момент, чтобы настоять на своем. Около часа лежал Альберт в холодеющей ванне, боясь, пошевельнутся. Лишь когда покрылся гусиной кожей и почувствовал приближение простуды, осмелился он покинуть свое убежище. Серафиму удалось успокоить только к утру. Помимо всего Виолончели ночевали в гостевой комнате и видели его унижения. Для начала Серафима повозила его стильное лицо по полу, да так, что Альберт в конце концов признал правоту Мирчи о шершавости паркета. Собственным лицом прочувствовал. Потом неизвестно сколько, Альберт потерялся во времени, пришлось выслушивать оскорбления, крики, не подвластные разуму переходы от неясного всхлипывания до грозовых зарядов гнева, во время которых Альберт серьезно начинал опасаться за свое здоровье. Серафима затихла на рассвете, оставшееся до ухода на работу время Альберт провел на кухне, вздрагивая от каждого шороха, прикорнув на «дежурной» раскладушке, заботливо оставленной Радой. До недавнего времени на ней ночевала она сама, но скорость распространения эпидемии свидетельствовала о том, что, если ничего не изменится, раскладушка станет постоянным местом дислокации Альберта в этом доме. К бывшему дворцу пионеров, а теперь дому детского творчества, где находилась «Школа Дедов Морозов» Альберт подъезжал в расстроенном состоянии, как рояль в первом классе музыкальной школы — заложник одно пальцевых долбежных гамм. И дело было не только в Серафиме, вернее совсем не в ней было дело. «Привет, маленький». Так называла его только она. С ужасом Альберт представлял себе, что Ирма уже в городе. Страх поселился в Альберте и парализовал все другие мысли.

Дом творчества располагался крайне неудачно. Ехать пришлось по не асфальтированным колдобистым тропинкам Переселки, городского района сплошь застроенного частным сектором. Сам дом находился в низине с тыльной стороны Старого Замка. От дома творчества вверх по холму, через бетонный штык-трехгранку обелиска до матери-церкви и реки уходил заросший и неприкаянный Новый парк. Когда-то он был призван заменить Старый Парк, разбитый еще в 18-м веке одним предприимчивым литовским магнатом с немецкой фамилией. Даже поставили колесо обозрения на вершине холма и расчистили вокруг него пространство. Но новое не выдержало конкуренции со старым. Город вообще склонный к консерватизму отторг своего неприветливого пасынка. Теперь лишь ветер, рожденный речными волнами, иногда раскручивал, когда был особо игрив, забытое всеми колесо. Поскрипывая, описывало оно несколько кругов и замирало, лишенное всякого смысла в своем существовании, испуганное дерзостью своего поступка. Под «Школу» была отведена актовая зала на втором этаже в бордовых пыльных занавесях, невысокой сценой и желтыми растрескавшимися откидными стульями. Первыми, кого встретил Альберт, когда вошел, были женщины среднего возраста с общей на всех жестокостью в глазах, скрытой до поры до времени под пеленой умилительной покладистости и всепрощения. Они приводили залу в надлежащий вид. Раскладывали на стулья тонкие стопки отпечатанных буклетов насыщенного синего корпоративного цвета, устанавливали флип-чарт со срисованным из фильма «Морозко» благолепным стариком с окладистой бородой и роскошным кафтаном. С посохом, в сапогах с загнутыми носами и строгим прищуром. Волокли трибуну и пристраивали к ней тонконогий журавль микрофонной стойки.

— Мне Ягуара Петровича, где найти? — спросил Альберт у одной из женщин. Та, переводила дыхание, отдыхая рядом с кипой париков, бород, рукавиц и колпаков, брошенных прямо на пол, слева от сцены, напротив трибуны.

— Вам учителя? — доверчиво поинтересовалась она — Он там за сценой отдыхает.

— Подожди Вера — товарку строго перебила пожилая женщина в пуховом платке, зеленом жакете, черной юбке и тяжелых армейских ботинках с высокой шнуровкой.

— Вы кто такой? Зачем вам учитель?

— Мне не нужен никакой учитель. Вообще, что вы здесь делаете? Вы от общества ветеранов? Но мы арендовали этот зал. Потрудитесь очистить помещение.

— Я из службы безопасности — отвечала женщина, вытирая руки влажной тряпкой — Предъявите документы.

— Какие документы. — возмутился Альберт, на минуту тревожное состояние оставило его. — Что вы себе позволяете? Я сейчас администрацию на вас напущу. Я, между прочим, Альберт Гробочинер. Имя в этом городе не из последних, если не из первых.

— Подожди. — женщина в высоких ботинках, перебросила тряпку через плечо и расправила мятый листок бумаги.

— Гробочинер. Сразу бы сказал, что Гробочинер. Слушай сюда. — женщина требовательно постучала Альберта по плечу. — Говорить тихо. Не спорить. В глаза не смотреть. За тобой наблюдают. Можно выражать почтение, но предметов никаких не передавать. Пророку это не нравится. Лучше всего. — почти дружески посоветовал необычный цербер — сразу на колени падай.