Новогодний роман - [45]

— Удивительно, Петр — сказал Фиалка, наблюдая за Черчи. — Какая хрупкая конституция у вульгарно-рыжего дворового котищи. Подумаешь, хвост обломали.

Не только это, Антоша — ответил Запеканкин. — Он больше пострадал.

— Ты насчет невозможности праздновать в его положении мартовские иды на железной крыше? — уточнил Фиалка — Я знаю, по крайней мере, одного своего знакомого, который был бы только рад такой возможности.

— Кто же это.

— О, наверное тебе ничего не скажет его имя. Совершенно шапочное знакомство. Мы с этим Юликом встречались несколько раз в мои студенческие годы. Не всегда наши встречи заканчивались хорошо для меня. Цезарь его фамилия. — Фиалка насадил на вилку сосиску и отправил себе в рот.

— Петр. Сегодня у тебя был первый день. Ты уже выработал командирский морозовский голос?

— Честно, Антоша. Думаю, что за этим дело не станет. У нас такой руководитель.

— Силен мужик?

— Не то слово.

Запеканкин хотел добавить, что Ягуар Петрович напоминает ему заполошно гремящую консервную банку, привязанную к хвосту несчастной лопоухой дворняжки, но вовремя спохватился. Он подумал, что это совершенно жестоко по отношению к человеку. Для себя он решил, что и думать так о людях стыдно, не то, что говорить.

— Знаешь, Антоша. Кого я там встретил? — с радостным предвкушением спросил Запеканкин.

— Кого встретил? — спросил Фиалка.

— Я встретил, ты не поверишь — начал Запеканкин.

— Стоп. — остановил его Антон. — Стоп. Дай угадаю. Давай рассуждать здраво.

— Давай — согласился Петя.

— Так как ты, Петр, абсолютно сказочный персонаж для нашего бытия, поэтому я не удивлюсь вовсе, просто восприму как должное тот факт, что встретил ты в своей школе не как не меньше, чем Сергуню. А?

— Но как ты догадался — воскликнул удивленный Запеканкин.

— Серые клеточки, упущенный ты, герой Андерсена и прочих Носовых. Серые клеточки. Кстати в твоем продуктовом наборе они тоже имеются. Поищи их где-нибудь на дне.

Запеканкин рассказал Фиалке, что школа Дедов Морозов была затеяна той же фирмой, что владела куриными фургончиками. Сергуня тоже решила немного подзаработать во время праздников.

— Представляешь, она будет снегурочкой, и мы договорились, что будем работать вместе. — радостно выпалил Запеканкин.

— Что ж. Раз паровоз и пароход сталкиваются, значит обязательно, кому-то это очень сильно необходимо. — затейливо поздравил Фиалка Запеканкина.

— Ты рад за меня, Антоша?

— Без капли лукавства, Петр. Очень.

За окном сильно стемнело. На избушку Запеканкина смотрели теперь десятки желтых ястребиных глаз. Петр снял с радиолы прозрачный колпак и поставил пластинку из желто-синего конверта. Пластинка зашуршала, и зазвучал Синатра. Одним притягательным, по-настоящему мужским, тоном пел он, и песня его наполнила всю комнату без остатка. Она лежала на пыльных полках, грелась у печки, сидела на коленях Антона, тесно прижав его к себе, и пыталась научить танцевать Запеканкина.

My Nancy with laughing face.

Как вечная мечта каждого настоящего мужика звучала она. И Фиалки, и (не смейтесь) Запеканкина. Каждого для кого жаркая ночная страсть всегда лишь увертюра к великой и непостижимой симфонии общей жизни: со взлетами и падениями, с победами и триумфами, с радостным ощущением нужности и непредсказуемым финалом.

She takes the winter

She makes the summer.

— Послушай Запеканкин — сказал Фиалка, отрываясь от раздумий. — Подойди сюда. Я кое-что припас для тебя. Петр, я попрошу тебя спрятать твою дурацкую щепетильность. Подожди, дай договорю. Лично тебя это не касается. Это для Сергуни.

— Какое красивое — сказал Запеканкин, увидев кольцо.

— Тебе нравится?

— Конечно. Но оно, наверное, жутко дорогое?

— Это совершенно не важно, поверь мне.

— Нет, Антоша смогу ли я принять такой подарок?

— Этот подарок не для тебя, если ты это еще не заметил.

— Мне, кажется, оно бы ей очень пошло.

— Вот видишь. Ты сам соглашаешься, что это красиво.

— Я не спорю, Антоша. Но это так шикарно для меня.

— А тебе его никто и не дарит.

— Может. Не знаю. Как бы получше сказать.

— Говори, чего ты мямлишь.

— Может все-таки не надо. Мне так не удобно.

— И все-таки я настаиваю. Ты сам признаешь, что это здорово.

— Я не отказываюсь, но это..

— Ты возьмешь кольцо?

— Не знаю, честное слово.

— Да, возьмешь.

— Но это как-то…

— Запеканкин!!! Не начинай!!!

И пусть легендарный американец в мягкой шляпе с черной креповой лентой и широких брюках под двубортным гангстерским и президентским плащом с поднятым воротником пел в это же время в тысячах других мест, именно здесь, на девяти квадратных метрах ветхого жилого фонда под никем, никогда несосчитанным звездным небом, он пел наиболее правильно. Так как надо пел.

Глава 7 ШКОЛА ДЕДОВ МОРОЗОВ

Мирок Альберта, то, что создавал он на протяжении изрядного количества лет, создавал яростно, влезая в непобедимые, даже новым кредитом, долги перед собой, не гнушаясь ничем и никем, так вот этот отлаженный «олинклюдинг» мирок разлетелся на мельчайшие осколки в считанные секунды. Если с гневом Серафимы еще можно было как-то совладать, благо имелся героический опыт, то, что делать с собой, куда себя деть, Альберт толком не знал. Неожиданное открытие подкосило его, открыло перед ним бездну, спасения от которой, при зрелом размышлении не было. Вернувшись с работы, Альберт мгновенно пожалел о том, что решил прийти домой пораньше. После взбучки тестя он совсем позабыл о том, что была среда, и застал он в своей ампирной с неприкасаемыми потолками квартире, кроме Серафимы, домосемейство Виолончель в полном составе. Они встретили его в прихожей. Альберт стоял в полупальто, кашне, меховой шапке с козырьком, в галстуке и костюме, с кожаным портфелем, но в носках. Ботинки он снял, а тапочки еще не нашел. Он был совершенно безоружен, когда его настигла веселая семейка. Отец, Михай Виолончель, не смотря на все желание, сунуть его ноги в сланцы, натянуть треники, постараться прикрыть сдобный живот майкой-алкашкой, дать в руки молочный бидон и выпереть за пивом, был вполне пристоен в своей фуфайке и лысых штруксовых брюках. Он стоял в самом начале длинного коридора, прикрывая собой гостиную, и зловеще вжикал электрическим шуруповертом. Мама — Рада Виолончель, смуглая, маленькая, уверенно засохшая к своим 45-ти годам женщина в пестром среднеазиатском платье, выглядывала из кухни. Неподалеку подпирал стену сын, Мирча Виолончель двадцатилетний, а может сорокалетний оболтус. Южные мужчины, как южная ночь, плавных переходов не имеют. Был день за ним сразу ночь. Был мальчик в шортиках и с сачком. Погнался за бабочкой. На пару минут исчез из поля зрения. Прибегает, а у него уже щетина неистребимая, кепка аэродром, из шестерки ржавой мохнатый локоть выставил: «За двэсте толко вакруг собственай асы, а не Савелово». Колотун Виолончель, не смотря на имя, а может благодаря ему, всего лишь восьмилетняя девочка с рыжими косами, твердыми и сальными как палка сырокопченого ленинградского сервелата, прищурив один глаз, прицеливалась в Альберта из ванной. Семейство Виолончелей в городе, а позднее и в жизни Альберта, образовалось из-за нелепой орфографической ошибки. Виолончели были добротными стопроцентными гагаузами из предгорий влажных, смутно зеленых Карпат, однако, на просторах российских всегда, почему-то, признавались исключительно за цыган. С насиженного места снялись они давно. Колотун, например, родилась уже в дороге под перестук замерзшего товарного вагона. С охотой откликались Виолончели на объявления: «Требуется порядочная и ответственная семья для ухода за загородным участком. Работа в доме и на территории. Дети не приветствуются». «Требуется няня по уходу за ребенком. Незамужняя, с проживанием». «Помощник по дому. Для отделочных работ. Холостой, не пьющий, не курящий, не судимый. Дева». Доверчивые работодатели нанимали Михая или Раду, однако, не проходило и недели, как вместо одного или двух заявленных работников в квартире или на участке появлялись совершенно незнакомые люди, которые уходить никуда не собирались. Инфекция била в слабые места. Допустим, с появлением няни начинали течь трубы и заходиться в припадке эпилепсии холодильник. Отклеивались обои и летели замки. Но, о чудо, няня незаменимая женщина знала превосходных мастеров, которые за символическую плату, иногда за койку и еду, могут оперативно реагировать на все бедствия, которые обрушились на хозяев. Приходили Михей и Мирча. Михей чинил, за Мирчей оставалось не менее ответственное и, несомненно, творческое дело. Создавать Михею фронт работ, ломая, то, что недавно было исправлено. Колотун появлялась последней. На ее плечах лежал недетский груз. Она приворовывала. Тянула по мелочи. Пепельницы, стаканы, авторучки и такие же малоценные, но так необходимые, если встанет вопрос, вещи. Хозяева в недоумении оглядывались по сторонам в поисках любимой чашки с еще теплым какао и тарелочкой с хрустяшками из слоеного теста. Поднимали крик, несправедливо обвиняли Раду, Михая и Мирчу. Все улаживала Колотун. Она всегда точно знала, где что лежит. Поразительная проницательность была у восьмилетнего ребенка. Таким образом, создавался необходимый баланс, и трудно было изъять какое-либо звено из такой прочной цепи. Единственный минус имела семья Виолончель. Через некоторое время они начинали смотреть на место своей работы как на собственный дом, а на настоящих хозяев, как на недостойных приживал и бездельников. На этом горели, из-за этого и носило их от Пензы до Геленджика, от Перми до Южно-Сахалинска. На собственном опыте изучили Виолончели законы диалектики, не подозревая об этом. Простое, без сахарной пудры, желание иметь свой угол, гнездо и оседлость гнало их в бесконечную дорогу. Перед тем как поселиться у Альберта, Виолончели заразили собой жилище очень доброго, просто не верится, мэра одного фольклорного, там даже здание милиции было в резных наличниках с петушком флюгером на крыше, городка где-то в Архангельской области. Обсели Виолончели добряка плотно. Дело доходило до того, что Михай вместо мэра принимал глав сельских управ, благо, что бумаги не подписывал своим любимым шуруповертом. Рада занималась хозяйством, Колотун разрывалась между воровством и нахождением украденного. Иногда, учитывая масштабы, даже она забывала, куда что положила. Мирча занялся вплотную молодой женой мера. Светловолосая дебелая северянка с тягучими замедленными повадками пала жертвой мужественного, с нестриженной, брутальной грудью, бездельника. Южные мужчины как клейкая лента для мух. Сладкие и смертельные. После того как мэр-добряк собственными глазами увидел посиделки-полежалки жены и Мирчи, они у него наконец-то открылись. Приказ был строг и суров: в 24 часа выслать Виолончелей к месту постоянной прописки, в местечко Бродно. Но, перепутав первую букву в названии местечка, отправил Виолончелей прямиком в город, на скором пассажирском в фирменной с картонным ободком для унитаза в комплекте белья плацкарте. Рада пришлась по душе Серафиме. Ловко, шельма, картишки раскладывала. Проникновение остального семейства случилось по классической схеме. Недавно отремонтированная квартира снова требовала немедленного ремонта. Вещи необъяснимым образом пропадали и также находились. Вначале Виолончели приходили раз в неделю, теперь три, Рада начала поговаривать о том, чтобы занять пустующую комнату для гостей и Серафима практически согласилась. Но Альберт не беспокоился. Ведь позади оставался Подифор Савельевич. Так что ничего опасного для его жизни Виолончели сотворить не могли, но, тем не менее, пакостили постоянно. Характер каждого члена этого занятного семейства, памятуя об орфографической ошибке, можно было представить в виде знаков пунктуации. Михей — это кавычки, все его поступки и слова имели другой противоположный смысл. Рада — настоящая глава семьи была решительной точкой, но в тоже время и компромиссной запятой. Колотун была многоточием. Какая-то недосказанность, поле для размышления были во всех ее действиях. С этими пепельницами тоже… Наконец, Мирча это апостроф. Знак, изъятый из русской грамматики еще в достославном 1918 году по причине его абсолютной ненужности.