Ночной корабль - [6]

Взлетел огонь червонною стрелою,

И глухо сердце падает на дно.

Теперь, когда приблизилось былое,

Мне памятно до ужаса одно:

Как над костром, подернутым золою,

Вскипает кровь и пенится темно.

Но даже смерть моя была бесслезной

И тайну тайн, и радость ночи звездной

Я сберегла, в тайник души сложив

Сквозь рев огня, в его палящем танце,

Сгорев дотла в сверканья и багрянце

И через семь столетий вновь ожив.

12

И, через семь столетий вновь ожив.

Я вижу – травы расцветают те же,

Угадываю, слух насторожив,

Как месяц в небе расставляет мрежи…

Давно глаза усталые смежив,

Уснул закат. Огни в домах всё реже

Но страшно мне. Как будто сумрак лжив

И перестал быть другом ветер свежий.

Верни мне, ночь, минувших новолуний

Сверкание, полет и смех колдуний!

Но память угасает, изменив,

Потеряно завещанное слово.

Нет больше чар… И. жалобная, снова

Я здесь грущу, мое лицо склонив.

13

Я здесь грущу, мое лицо склонив.

Бескрылою, подстреленною птицей.

За гранью смерти в вечность обронив

Из памяти страницу за страницей.

Порыв плечей беспомощных ленив;

Не мне играть с лукавою зарницей.

Когда к звезде, над сонной ширью нив.

Уходят духи светлой вереницей.

Всё потеряв и вновь не обретя.

Молчу в тени, небрежно шелестя

Над вышивкой усталою иглою,

И пристально глядит в окно мое

Соборной башни острое копье,

По-прежнему печальное и злое.

14

По-прежнему печальное и злое

Стекло зеркал колеблет мой двойник,

Всё так же над истлевшей каббалою

Двенадцатый удар часов поник.

Боясь пробить, но пряною смолою

Не закипает вещих трав родник,

И съежились на старом аналое

Страницы никому не нужных книг.

Нет ничего… И, пленная отныне.

Чужая всем, как пилигрим в пустыне,

Терплю веков сметенных приговор…

Так я живу, обманутой и нищей.

Но, словно дым на темном пепелище,

Есть в памяти причудливый узор.

15

Есть в памяти причудливый узор

Вечерних облаков неуловимей:

На площади готический собор

Стоит на страже с мертвыми святыми.

Что говорит химер тревожный взор?

Чье шепчут камни призрачное имя?

И вот в мечте нежданный метеор –

Сверкнул костер в волнующемся дыме.

И я узнала: здесь меня сожгли.

Вдоль серых улиц в рубище влекли

С веретеном и черною метлою,

И, через семь столетий вновь ожив,

Я здесь грущу, мое лицо склонив,

По-прежнему печальное и злое.

1933

МАЖОР В МИНОРЕ (Париж, 1939)

* * *

Не ведьмою, не Беатриче,

Не матерью и не женой, –

Собою быть, простою, – мной…

В холодной комнате девичьей,

Студенческой, где плотно врос

Тяжелый стол в пролет оконный,

А вечер, как стихи бессонный,

Окутан синью папирос…

И осенью дышать, и влагой

Над вкривь исчерченной бумагой,

Где трогательно хороши

Слова в их первобытной пряже.

Пусть верные карандаши

Внимательно стоят на страже,

И ловят звук, и чутко ждут,

Когда сверкнувшей мысли жгут

Прольется россыпью, и грянет

Отточенный и дробный ямб,

И ночь в высоких окнах встанет,

Мерцая тысячами ламп.

Я отголосок воли Чьей-то,

Над городом незримый бард,

В одной из тех глухих мансард,

Где сквозняки поют, как флейты,

Но не любовница, не друг,

Не тварь, мятущаяся в стаде.

И тень моих крылатых рук

Проходит облаком в тетради.

1935

* * *

Господи, я ли посмею

О многом Тебе молиться?

Не хочу быть мудрой, как змеи,

Ни кроткою голубицей.

Не заблещут струны на лире,

Не заплещут в хвалебном гимне.

Об одном прошу: помоги мне

Себя не растратить в мире!

Такую вот сохрани мне,

Спаленную вьюгой зимней,

Сраженную мертвым сном,

С душой, с головой вверх дном,

Чтобы только, – Боже избави! –

Не продать ни любви, ни славе

Ту, что пишет стихи…

Вот ту, –

Летящую в пустоту

Ледяной, одинокой ночи

За неясной музыкой строчек.

1935

* * *

Обыкновенная, гнилая ночь,

Плеск водосточных труб.

Журчанье. Всхлипы.

И вывеска, от собственного скрипа

Уставшая… О сердце, не пророчь

О близости волнующих касаний,

О шелесте цветов в глухой ночи!

Полнеба заслонили кирпичи,

И нет луны, и нет воспоминаний.

Но вдруг – прозрачный луч, сквозная нить,

Боль в сердце острая, – стрела? рапира?

И, в жгучей боли, запевает лира,

Которую сам Бог остановить

Не может… Я лечу в туман, в высоты,

И голосом чужим пою стихи,

Раздвинув ночь.

Как старые мехи,

Они юны вином. В них зной и соты

Античных пчел… Мне много тысяч лет,

И древний ветр дрожит в моих ладонях,

В Эгейском море голубел рассвет…

Рыбак смотрел, как билась рыба в тонях…

В Эгейском море встали паруса,

Так далеко и призрачно… грядою…

Там, может быть, склонялись над водою,

Сплетая из жасмина пояса,

Там слушали, как тихо запевала

Земля, встречавшая корабль Сафо…

В окне

Дрожит лицо, неведомое мне.

И темный дождь развесил покрывало

За этим бледным, пламенным лицом,

Смотрящим из стекла. Она ли? Я ли?..

Но лира смолкла, звуки отсияли,

Боль разомкнулась сломанным кольцом,

И в сердце нет ее услады жгучей.

Чуть влажен лоб, и холодны виски,

И вновь утеряны, хотя близки,

Часы моей божественной падучей.

Обыкновенное, больное утро. Тьма.

Чахоточный рассвет угрюм и зелен,

В такое утро путь единый велен:

Бродить без цели и сходить с ума.

Тоска и дождь. Косой кирпичный дом

Полнеба оторвал своим горбом;

Белье маячит на гнилом заборе,

Протягивая к небу рукава…

А я шепчу какие-то слова

Ненужные… О солнце и о море,

Эгейском море…

1935

* * *

Крестьянке – огород и дети,

Рыбачке – океан да сети,

Монаху – груз чужих грехов,

А мне – три тысячи стихов.