Ночной корабль - [4]

Шрифт
Интервал

И печально звучал мой беспомощный зов:
Как могу я создать вас руками моими,
Голубиное небо и Бог Саваоф?
Где мне взять дерзновенные краски для славы?
Как зажечь у престола разливы огня?
Тихо двери раскрылись. Старик величавый
Подошел и спокойно взглянул на меня.
Был он в длинной одежде и темном берете,
И душа догадалась, почувствовав взгляд,
Что к таким прибегают с улыбкою дети,
И святые приходят, и птицы летят.
Он взглянул на рисунок простой и нехитрый,
И от старческих глаз засияла стена,
Словно ангелы пели над бедной палитрой,
Зажигая на ней, как лампады, тона.
О, побудьте со мною! Я вами крылата,
Подождите тушить этот сказочный свет.
Я боюсь, он погаснет, уйдя без возврата,
Потому что во мне его нет.
Кто вы? Лик ваш задумчивый важен и светел,
От седин ваших отблеск, как дым голубой.
«Леонардо да Винчи, – он тихо ответил: –
Я останусь. Не бойся. Я буду – с тобой».
1930
* * *
Может быть, в монастырской келье,
Где лампады всю ночь горят,
Суждено мне молитвы зелье
И бегинки скромный наряд,
Или вечером, в сумрак тяжкий,
Буду красться вдоль стен тюрьмы
В ярко-красном платке апашки,
Поджидая прохожих из тьмы?
Или там, в России далекой,
Где в полях сверкает покос,
Буду девушкой синеокой
С пышной лентой в золоте кос?
Может быть, я буду последней
Из последних рабынь земли
И пройду, тумана бесследней,
Пресмыкаясь как червь в пыли,
Всё равно. Только дай мне, Боже,
Снова жить на этой звезде,
Снова видеть солнечной дрожи
Золотые круги в воде,
Воздух поля, пахнущий мятой,
Розовеющий, смуглый восток
И вот этот маленький, смятый
Колесом телеги, цветок.
1929
МАРИОНЕТКА
Я не вздрогну, не пожалуюсь,
Не заплачу.
Просто так: опущен занавес
Наудачу.
Чья рука меня разбила
И отставила?
В балагане есть и было
Всё без правила.
Вот и мрак чертоги кутает
Золотые.
Режиссер спешит и путает
Не впервые.
В новом действии появятся
На охоте
Королевич и красавица
В позолоте.
Дальний замок вспыхнет играми,
Бросят флаги
Над разрубленными тиграми
Из бумаги.
И, цветами разукрашены,
Два героя
Въедут в замок семибашенный
Над горою.
Я одна. Кулисы черные
В паутине.
Где плати мои узорные?
Веер синий?
Кто пришел? Кто тронул тесную
Эту дверцу?
Ах, в груди пружинка треснула, –
Верно – сердце?
Пусть судьба, служанка дряхлая,
Скуки ради,
Побредет сквозь утро чахлое
По эстраде,
Чтобы там усмешкой колкою
Рассмеяться,
Собирая пыль метелкою
С декораций.
1930
* * *
Девочке в кимоно
Было семнадцать лет.
Где-то… Давно… давно…
В живых ее больше нет.
– Снег серебрил окно. –
Страшный летел дракон
На огненном рукаве.
Бабочку видел он
В вышитой гладью траве.
– Всё это – как сквозь сон. –
Слышится шаг вдали:
Счастье идет в ночи.
Руки, дрожа, зажгли
Бледный огонь свечи.
– Тени в снегу легли. –
Светлым, как день, был он.
Радостно с ним вдвоем.
Всё это – только сон…
Что рассказать о нем?
– Бабочку съел дракон.
1930
* * *
Окно, квадратом врезанное в небо.
Белеет в темноте…
Ты настоящим в этой жизни не был,
И все твои слова – не те.
Но я, поняв безумные изломы
Тобой спаленных дней,
Жду одного: ты скоро будешь дома
В душе моей.
Пусть очень поздно. Перед смертью самой.
Всё было. – Всё прошло. –
Есть это небо за оконной рамой,
И от него – светло.
Мое окно останется неспящим:
Тебе, тебе помочь!
И ты придешь. Простым и настоящим,
Забросив маску в ночь.
1933
* * *
Пойдем по улице в осенний сквер,
Дома сутулятся и воздух сер.
Ночь светит окнами над пеплом дней,
Мы бродим около чужих огней.
И жажды дальнего – в душе прибой…
Прощай, мой маленький… Господь с тобой
Не удержу тебя, но в эту ночь,
В глухую жуть ее, дай мне помочь
Всему тяжелому, что плачет в нас, –
Погладить голову, коснуться глаз,
Чтоб завтра весело ты вышел в путь…
Мой день? – Бог весть его. Меня – забудь.
1930
* * *
Бессонница. Рассеянность. Табак.
Ночь напролет. И завтра будет так.
Какая-то ужасная напасть…
О, если бы хоть нежность или страсть.
Но не лежать и слушать тишину…
А кольца дыма медленно к окну
Плывут, плывут, и вновь рисует дым
Ненужное лицо с виском седым.
1932
* * *

– Мне скучно, бес.

– Что делать, Фауст…


Мне скучно, бес. Встает рассвет,
И за окном привычный гомон.
В немытых стеклах день изломан
Над городом, где счастья нет.
Всё те же серые дома,
Скорбь прокаженного квартала,
Где я жила, где я устала,
Где я давно сошла с ума.
Смотрю в окно. На мостовой
Дождя невысохшие пятна…
И мне до ужаса понятна
Одна голгофа: быть живой.
1932
БУБЛИЧКИ
Нас было четверо –
Четыре ветра
Со всех концов земли.
На плоской крыше
Ковры, фонарик,
И где-то,
Над жертвенником сумрачной горы
Потушенная свечка – кипарис.
Первый сказал: В Испании
Цикады и кастаньеты,
У звезд – глаза Донны Анны
И в поцелуе – лето.
Второй сказал: В Абиссинии
Мой добровольный плен.
Пронзительны ночи синие
Криком гиен.
Третий воскликнул: Красен
Мой рот от выпитых зорь.
На кубическом Монпарнасе
Бессонницей тешу скорбь.
Четвертая была – я,
С паспортом – Вся Земля.
В далеком небе
Миллионы млечных путей.
В высоком небе –
Без компаса — пролететь…
Наш несказанный жребий
В этом пустынном небе.
И не Бог, и не ночь, и не млечный путь,
И не знаю, кто? – Кто-нибудь…
И не свет, и не зов, и не срыв в грозу, –
Просто так, граммофон внизу:
– Купите бублички,
Горячи бублички,
Горячи бублички
Я продаю,
И в ночь ненастную
Меня, несчастную…
Где?.. Где?.. Припомните, где так поют?

Рекомендуем почитать
Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Скобелев: исторический портрет

Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.


Подводники атакуют

В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.


Жизнь-поиск

Встретив незнакомый термин или желая детально разобраться в сути дела, обращайтесь за разъяснениями в сетевую энциклопедию токарного дела.Б.Ф. Данилов, «Рабочие умельцы»Б.Ф. Данилов, «Алмазы и люди».


Интервью с Уильямом Берроузом

Уильям Берроуз — каким он был и каким себя видел. Король и классик англоязычной альтернативной прозы — о себе, своем творчестве и своей жизни. Что вдохновляло его? Секс, политика, вечная «тень смерти», нависшая над каждым из нас? Или… что-то еще? Какие «мифы о Берроузе» правдивы, какие есть выдумка журналистов, а какие создатель сюрреалистической мифологии XX века сложил о себе сам? И… зачем? Перед вами — книга, в которой на эти и многие другие вопросы отвечает сам Уильям Берроуз — человек, который был способен рассказать о себе много большее, чем его кто-нибудь смел спросить.


Syd Barrett. Bведение в Барреттологию.

Книга посвящена Сиду Барретту, отцу-основателю легендарной группы Pink Floyd.


Морозные узоры

Борис Садовской (1881-1952) — заметная фигура в истории литературы Серебряного века. До революции у него вышло 12 книг — поэзии, прозы, критических и полемических статей, исследовательских работ о русских поэтах. После 20-х гг. писательская судьба покрыта завесой. От расправы его уберегло забвение: никто не подозревал, что поэт жив.Настоящее издание включает в себя более 400 стихотворения, публикуются несобранные и неизданные стихи из частных архивов и дореволюционной периодики. Большой интерес представляют страницы биографии Садовского, впервые воссозданные на материале архива О.Г Шереметевой.В электронной версии дополнительно присутствуют стихотворения по непонятным причинам не вошедшие в  данное бумажное издание.


Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.


Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Дмитрий Петрович Шестаков (1869–1937) при жизни был известен как филолог-классик, переводчик и критик, хотя его первые поэтические опыты одобрил А. А. Фет. В книге с возможной полнотой собрано его оригинальное поэтическое наследие, включая наиболее значительную часть – стихотворения 1925–1934 гг., опубликованные лишь через много десятилетий после смерти автора. В основу издания легли материалы из РГБ и РГАЛИ. Около 200 стихотворений печатаются впервые.Составление и послесловие В. Э. Молодякова.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.