Но человека человек. Три с половиной убийства - [40]

17

Как-то мне довелось прочесть известный графический роман «Одеяла». Это был, наверное, первый графический роман (или, может, один из первых) в подобном духе. Главный герой, романтичный бедный юноша из религиозной семьи, увлеченно рисует, молится и переживает первую любовь. Тогда меня впервые поразило, какой этот герой-протагонист на удивление хороший — почти идеальный. Прямо ангел. Ну ничего дурного он не делает. Плохо поступить могут только с ним, не он сам.

Потом я переживала это чувство не раз — смесь умиления и легкого раздражения. Современный авто фикшн вообще настроен на волну жертвы. С одной стороны, это хорошо. Люди не стыдятся болеть биполярным расстройством (правда, совсем чуточку; если в мании ты ссал на прохожих с крыши, сочувствия тебе не видать) и даже страдать геморроем после родов; они смело говорят о пережитом изнасиловании, а тем более о школьной травле. Но вот что интересно: стоит упомянуть при них о девушке, которая убила своей машиной трех детей, потому что отвлеклась на телефон, — как всепрощение сменяется желанием «сжечь эту тварь». Девушка объявляется нелюдью. Она исключается из числа живых. Стоит заикнуться, что отвлечься вообще-то может каждый, — что, подчеркиваю, не делает девушку невиновной, она, конечно, виновата и должна быть посажена лет на семь, — как проклятия обрушиваются уже на голову «слюнявого прекраснодушного пособника этой мрази». Да минует безгрешных проклинателей чаша сия, пусть за рулем их не ослепят ни солнце, ни брызги от впередитрясущегося грузовика, пусть их не отвлечет кашель ребенка в автокресле, а ночью никакой сельский выпивоха не стартует им наперерез через неосвещенное шоссе в черной куртке и черных штанах.

Что касается меня, то я не безгрешна. Не просто «не идеальна», а именно что не безгрешна, то есть грешна. Во мне есть злобное, деструктивное начало. Я бы не смогла представить себя чистым агнцем. Я не агнец, я актор насилия. Может, среди людей и правда есть безгрешные овечки, но я таких не знаю.

И если профессор — мертвец, то и я не совсем живая. Я не могу полностью осудить профессора, потому что он мне не чужой. Осудить профессора — значит заткнуть уши. Если я не буду его понимать, то не пойму и жертву. И та девушка на машине, и профессор, и даже массовый убийца — не «нелюди». Как это было бы просто! Нет, дело как раз в том, что все мы люди.

Вот почему я продолжаю слышать профессора, хотя мне и противно. Я слушаю его, чтобы знать, что мне ответить Маритесс, когда она говорит: «Мне просто захотелось».

18

К ночи, когда спадает жара, мы гуляем вчетвером. Сесилия и Маритесс моют посуду после ужина. На повороте дороги Ромчик припускает вперед и налево. Здесь он всегда так делает, потому как направо — в горку, а налево дорога под гору идет.

Далия собирает цветы на обочине. Она пускается за Ромчиком, чтобы схватить его и вернуть на путь истинный. Вечер, и цветы среди нагретых камней пахнут особенно сильно. Платье Далии белеет в сумерках. Ромчик визжит и так сильно болтает ногами, что тоненькая Далия раскачивается. Мы с Хосе даже начинаем беспокоиться, что они вместе свалятся с дороги в овраг.

— Ну Роми, нам в другую сторону! — терпеливо тащит его Далия.

Вдруг между ними и нами возникает фигура. Мы и понять не успеваем, как это она так быстро. Та самая жена Антуана, никак не могу запомнить ее имени. Белые волосы, лицо почти молодое, одно плечо выше другого, странная походка, размашистые механические движения рук.

— Ш-шу отсюда, — шипит она. — Ш-шу… — она делает к ним шаг, размахивая руками- граблями. — Прайваси, бесы, прайват проперти!..

Бред, никакое тут не проперти, общая дорога. Ромчик орет и бьет Далию по ногам, та перегибается назад и роняет его. Делает шаг назад. Спотыкается. Я бросаюсь вперед, но ей удалось удержаться: она садится в жесткие стебли среди камней на обочине.

— Карга! — ругается Хосе, подхватывая ревущего Роми. — Не стыдно детишек пугать? Что они тебе сделали?

На лице женщины такая лютая, беспричинная, тупая злоба, что мне становится страшно. На миг я готова поверить, что она и правда ведьма. Но мы идем дальше, и тревога рассеивается в теплых синеватых сумерках.

19

— Да, — говорит Хосе, — мне тоже однажды захотелось убить женщину. Такое со мной было.

— Она была карга?

— Нет. Она была очень юная и очень несчастная. А я тогда как раз устроился на работу трейдером. У нас было такое мужское братство. Офисное, корпоративное. Я думал про себя, что вот наконец я чистенький, я выше всех этих бесконечных лесорубов, выше своей безумной крикливой родни, сидящей вокруг телека на бетонном полу. Я засиживался допоздна. Всерьез принимал идею офисной униформы. Потел в ней, дурачок, — усмехается Хосе.

— Она с тобой работала?

— Убиралась в нашем офисе. Приходила после рабочего дня. Ну а я часто сидел допоздна. У нее были тонкая шея, тонкие руки, тонкие лодыжки. Ростом она была — не выше, чем теперь Далия.

— А за что ты хотел ее убить?

— Ни за что, просто так, — сказал Хосе. — Однажды я сидел-сидел, а она терла пол позади меня. И вдруг мне представилось, что я сейчас обернусь, схвачу ее за шею и придушу. Сломаю ей шею голыми руками. Рядом со мной стоял цветок алоэ. И я сделал это с цветком. Я схватил его за стебель и размазал — большим и указательным. И это было настолько…