Учила ведь одна умная мама сына-первоклашку: увидишь буквы белым по красному, не читай, глупость одна, но то, что я тебе сказала сейчас, никому не говори. Белым по красному над заводом «Свобода»: глупость одна. Над проходной прикреплён прожектор, луч света указывает круто вверх. В луч то и дело залетают множественные снежинки, толкутся там жгучим порохом, мелкие, как искры. При таком морозе снег не то что трещит, а прямо-таки визжит под ногами заводчан, которые не дыша спешат домой навстречу Новому году. Дышать же при таком морозе невозможно, это всё равно, что дышать чёрным перцем. Кажется, если бросить спичку, то снег загорится. И чтобы вверх посмотреть — это тоже никак, хотя если всё-таки попытаться поднять обожжённое морозом лицо, то увидишь кумач над проходной, белые буквы, а над ними луч прожектора, добивающий сквозь мутное и дремучее небо Нарвской заставы небось аж до космоса, но целью имеющий всё-таки не космос, а часы на Центральной башне — вот что! Часы эти показывают без пяти десять, а сама Центральная башня, и весь недавно восстановленный главный корпус, белеет наверху заметёнными карнизами и уступами.
«Товарищи! — хлопает в ладоши, призывая к вниманию. — Пять мину-у-ут, пять мину-у-ут!» Не бойтесь, ещё два часа. Я имею в виду, что через пять минут мы собираемся и поздравляем друг друга с Новым годом, а затем организованно покидаем цех и прыгаем в трамвай, чтобы дома услышать по радио бой курантов… Внимание! Внимание!
D (рыжий, худой) считает, что блок нужно собрать в этом году, а не оставлять на следующий. Его однокашник Q считает, что… Оля! Давай проведём Новый год вместе. Весь год? Ах, прости пожалуйста, я хотел сказать — встретим. Впрочем, если ты не против, я бы и весь его с тобой, Оленька, провёл. Я бы лучше провела его с D. Он такой же идиот, как ты, но, по крайней мере, иногда молчит. Да конечно-конечно, мы и D с собой возьмём! И закатимся все ко мне. У меня отец дежурит, его не будет всю ночь. Это самое беру на себя! Ну что ты, D, копаешься, доделывай скорее, а то трамваи ходить перестанут. Трамваи до одиннадцати (сажая колесо на графитовую смазку). Да я щас. Ты пока вон сходи Олю позови. А я уже, я уже! Мда? Когда это…
Снаружи морозно, аж дух вышибает. Вообще не помню, чтобы когда-нибудь было так холодно. И я. В блокаду, говорят, было, но я не помню. Э, мы когда на Урале жили, там сорок пять зимой обычное дело. Но там хотя бы воздух сухой. А здесь вон муть какая, марево. У меня бабушка третий день задыхается, она не может такой мороз переносить. Так пусть не выходит. Нет, она и дома тоже.
Ух ты, в четвёртом свет горит. Мальчики, сходим посмотреть четвёртый, что там сделали? Я ещё не видела. А сколько времени? Вон сколько. Пошли.
Широкий новый зал четвёртого цеха. За огромными подмороженными окнами резкие тени голых ветвей. Шаги звучат гулко. Летает эхо. Вот это да, что за станки вообще? Трофейные вроде. Мальчики, осторожней. Кто-то идёт.
Дядя, спокойно, мы из пятнадцатого. Девушке показать. А у вас тут шик-блеск, правда? (Валенки, шинель, усы). С Новым годом! Олина улыбка, за такую улыбку можно всё отдать, Оля — контролёр ОТК. А-а, с Новым, ребятки. Да-а, посмотреть-то здесь стоит, да-а. А я думаю, кто такие. Вы уж в следующий раз. А то я в следующий-то раз… А вы, оказывается, из пятнадцатого; самый работящий цех, всегда допоздна. Самый сверхурочный. (Лёгкий запах спирта.) Да вы присядьте. Побалакайте со мной. Трамвай-то не убежит от вас. А я много чего рассказать… Я же здесь был, ещё когда здесь ничего не было, а я уже был… Я знаете что? Я этот завод же тушил. А вы не знаете. В войну, да-а. Да вы присядьте. Комсомол. Послушайте, что тут творилось, я вам расскажу, а то вы не знаете.
«Свободу» мы тушили уже весной, это был… да-а, по-моему, это был май сорок второго года. Фабрика тут тогда текстильная была. Да-а… загорелась от фугаса. А в пять вечера артобстрел. Стали навешивать, да-а… И мы под огнём тушим, сумасшедшее дело. Двадцать пожарных расчётов тушили, приехали, вся Нарвская застава, считай… Приезжаем, всё горит, от первого этажа до последнего. Навстречу ребятишек ведут бегом, садик там был, можете себе представить… сирот собрали со всей заставы. Я Димке: соседние корпуса прикрой. А я знал, что там склад хлопковый, ужас что такое. И ещё силовая станция, тоже если бы сгорела… Димка со своими туда, а мы — к главному… а он всё сильнее, прямо на глазах. В цехах полно хлопка было, так горящий хлопок прямо выбрасывало из окон, внутри месиво, перекрытия-то на фабрике маслом пропитанные, огонь их жрал, как бумагу всё равно. Мы пацанов из комсостава бросили тушить второй этаж, ремонтный цех, думали, там безо пасней, а сами давай на четвёртый… а тут снарядом хлоп в торец здания, и полегли все пацаны, вот так… Но мы тогда даже не знали… Ничего не разобрать! Балки падают, насос снарядом повредило — вода не идёт, рукава рваные. Потом гляжу, кровля рушится. Всё, говорю, уходим… Добежали до второго — лестниц нет. Егор Гельфин у нас такой был, он позже погиб уже на фронте… он вслепую вниз прыгал, можете себе представить? Так нам помог выбраться. Вот это — подвиг! А я шёл последним! Меня зацепило, я ничего не соображаю, как глухой всё равно, рванул вперёд, а за мной уже перекрытия трещат, я только выскочил — и всё рухнуло! Но два этажа мы спасли, а Димка склад хлопковый, если бы он рванул, мы бы оказались в кольце, всех бы накрыло. Когда столько топлива, уже просто воздух сгорает и всё как в воронку всасывает, всё бы тогда, амба! А так… и склад хлопка, и все пристройки, сами видите, что оно всё старое… спасли фабрику… восемь бойцов погибло. Да-а…
