Нить Эвридики - [5]

Да, это мои руки, это моё тело, хотя в чём-то, в каких-то мелочах едва уловимо другое, что-то новое появилось в ощущениях…

Интересно, почему вообще я имею здесь какую-то плоть, если по определению моё тело осталось там, на столе, сюда же попала только моя душа, моя бестелесная бессмертная сущность? Получается, и она имеет внешний вид, форму и плотность, или же душам здесь даётся новое тело?

— Ну, не знаю, — пожал плечами мой новый знакомый, — врачи таких называют просто «овощами». Так вот, я как раз такой вот «овощ». Тело моё осталось там — живой труп по сути, сам же я здесь шляюсь…

— Почти как я теперь.

Да, «сам я» — то, что на самом деле является мной. Только выйдя из физической оболочки, можешь не представить, а по-настоящему ощутить, что ты и это тело — не одно и то же. Как будто выбрался из тяжёлой, сковывающей движения одежды… Но всё-таки какая-то одежда, видимо, на нас и здесь остаётся.

Да, в самом деле, почему? Почему эта привычная земная форма — две руки, две ноги, глаза, нос, рот? Почему не крылатый дух, не бесформенный сгусток энергии? Дань привычке, сознанию, держащемуся за память о мире живых, или тело и правда формирует душу по своему образу и подобию?

— Да, сходство есть, — согласился мой собеседник, — только тебе гораздо легче вернуться. Ты один из тех, не до конца отсоединившихся…

— Не до конца отсоединившихся?

— Оглянись.

Я оглянулся. И увидел её — тонкую ярко сияющую золотую нить, выходящую из моей спины где-то на уровне солнечного сплетения и уходящую за туман позади меня.

— Это твоя связь с твоим телом. Видишь разницу с моей?

— Да. Ваша стелется по земле, а моя… в воздухе держится?

— Потому что моя — это привязь, а твоя — нить Ариадны, которая поможет тебе выбраться назад. Ты коматозник. И видимо, коматозник, имеющий все шансы вернуться к жизни. Если, конечно, не углубишься в этот мир слишком.

Разговаривая, мы, между прочим, куда-то неспешно шли. Не выбирая направление — ноги, наверное, выбрали его сами. Прогулочным шагом, но если б кто-то спросил нас, неужели мы идём неизвестно куда, без цели, то мы ответили бы, что цель, несомненно, есть. Просто она ещё не очевидна…

Во всём есть смысл и предопределённость. В каждом, наверное, клочке тумана, в каждой песчинке-пылинке под ногами. Но века нужны, чтоб этот смысл разгадать.

— Увы, но именно это я и собираюсь сделать — углубиться в этот мир. Настолько, насколько потребуется. Я пришёл сюда, чтобы найти своего друга. Найти и помочь ему вернуться к жизни. Он тоже не до конца умер. Пока ещё не до конца умер…

И я ужаснулся этой мысли — неужели и Андрис проходил здесь, вот по этой пыли, похожей на пепел, сквозь этот рваный туман, в котором мелькают порой чьи-то заблудшие навек души?

Я попытался представить себе это. Андриса, бредущего куда-то сквозь серую мглу. Того Андриса, которого я знал — вот так же босого, в таком же белом саване-рубище, со склонённой головой. Словно бы сгорбившегося под тяжестью всего, от чего так и не смог убежать.

Словно изгнанник. Словно обречённый, осужденный…

Нет, этого не должно быть и не будет. Только не Андрис, только не здесь! Серая пустыня без лучика света, без живого и радостного звука — не мир для него!

Мой попутчик остановился и посмотрел на меня внимательно. С минуту он вчитывался в моё лицо, уж не знаю, что он надеялся там найти.

— По разным причинам люди сюда попадают, но впервые слышу, чтоб за кем-то. Как же ты надеешься не только сам выбраться отсюда, но ещё и взять кого-то с собой? Прежде такого не бывало.

— Теперь будет, — я смотрел на длинное, чуть изгибающееся золотое пламя, — я нашёл способ, я над этим работал. Иногда учёным просто приходится испытывать что-то на себе.

— Что ж, я сказал бы тебе, что это безумие, но не дело сумасшедшего говорить такие слова. Желаю тебе найти… Хотя бы найти. В том мире, откуда мы пришли, найти то, что искал — уже неимоверное счастье.

— Так он не проходил здесь? Может, вы встречали его? Его зовут Андрис…

Мой попутчик покачал головой.

— Имена здесь ничего не значат, юноша. Только представь себе, сколько умирающих проходят тут каждый день… И скольких из них зовут одинаково. Ты лучше покажи мне его, дай понять, какой он. Понимаешь?

Мне кажется, я понял. И постарался максимально точно передать собеседнику образ друга.

Не словами. Мыслями, энергетическим всплеском. Я вызвал его в памяти во всей яркости и подробности, сконцентрировал в себе, я старался передать его призраку не картиной только, а информацией для всех органов чувств. Я рисовал внутри себя ауру Андриса, и старался не упустить ни одного штриха этой радужной палитры, ни капли этого света. Суметь показать этому человеку, кем и чем был Андрис — так же ясно, как ощущал это я сам.

Если можно как-нибудь определить Андриса одним словом, то он — жизнь. Именно жизнь всегда играла, плескалась весёлыми чертенятами в его чернющих глазах и лукавой улыбке. Хрупкая, трепетная, непобедимая жизнь. Юная, кипучая, доходящая до бесстыдства от сознания своего очарования. Он приносил сумасшедший весенний ветер всюду, где появлялся. Он был очень эмоционален, артистичен, энергия поиска в нём настолько била через край, что немало перепадало и мне, и после его визитов я какое-то время сам был как полная до краёв чаша. Послушав его, мне начинало порой казаться, что невозможного на свете нет.