Нить Эвридики - [3]
Игнатий Борисович сдался. Он, видимо, понял, что либо он сдастся, либо его прямо сейчас съедят. Причём совершенно ни за что, даже не разобравшись. Большинство научных руководителей уверены, что их практиканты их рано или поздно съедят. Возможно, не беспочвенно…
— Но оборудование нашей больницы… вы должны понять…
— Игнатий Борисович! — глаза Левы горели, как у какого-нибудь сумасшедшего учёного, — да замечательное у нас оборудование! Ну, конечно, не самое передовое, лучше всегда есть куда… Но вы сами подумайте, если с оборудованием нашей больницы вы всё-таки сделаете это… Вас же первого будут носить на руках! Если Вацлав всё-таки попадет туда, а потом вернется, да еще и с душой этого придурка… Это же будет сенсация, это будет прорыв, вы все впишете свои имена в историю! В конце концов, зря, что ли, Вацлав вообще за эту тему взялся?
— Науки нет без экспериментов, — вкрадчиво поддержал Сеня, зависший над левым плечом Игнатия Борисовича, словно бес, — вы же сами говорили…
Кого-то горе напрочь лишает способности соображать, я, видимо, не из их числа — моя голова была предельно ясной, я руководил всей операцией, даже уже лежа на соседнем столе с Андрисом, зафиксированный жгутами и подключенный к кардиографу и энцефалографу. Я точно знал всё, что нужно делать, и мне было жизненно важно, чтобы они сделали всё совершенно так, как надо.
— Приготовили? Восемь кубов?
— Восемь, Игнатий Борисович, как полагается…
— Десять, — тихо, но твердо встрял я, — десять. Восемь — нормальная доза для операционного наркоза, это слишком неглубокий сон. Десять… Минимум десять.
Седой доктор подошел и наклонился ко мне.
— Вацлав, ты хоть понимаешь, что мы тебя убиваем? Грань между клинической смертью и смертью окончательной никто не проводил.
— Понимаю, понимаю. Не забудьте вес тела измерить до и после…
Сеня аккуратно прикрепил проводки на присосках к моим вискам. Другие концы были аналогичным образом прикреплены к вискам Андриса. Благодаря этому когда, выражаясь ненаучным языком, моя душа покинет тело, я окажусь там же, куда переместился Андрис. И помогу ему вернуться…. Во всяком случае, я очень хочу в это верить…
О чем я думал, глядя в безупречно белый потолок реанимационной палаты? Ни о чем конкретно. Конечно, я волновался. Волновался перед встречей с неведомым и непостижимым человеческому рассудку. Волновался как врач, как ученый, как исследователь. Волновался как друг.
Но волнение отступало, смываемое волнами белизны.
Белый потолок — как белый лист. Что за письмена начертает на нем спутанное сознание умирающего? Белые покрывала — словно саваны, словно девственные просторы Арктики. Белые одежды врачей — кто-то, возможно, сравнил бы их с ангелами или жрецами. Белые, кажется, даже запахи. Мерное сияние-жужжание приборов. Тишина нежизни. Преджизни. Видно, есть что-то такое щемяще-сладостное, целительное и убаюкивающее в этом всем, Андрис, если ты решил поместить в эту картину себя и меня?
Я много раз видел это все. Много раз смотрел на распростертое среди стерильной белизны бесчувственное тело. Я тоже жрец этого храма. Храма замершей жизни, хрупкой, трепетной, чуть бьющейся, как трава под снегом. В этом храме как нигде понимаешь, что жизнь — это чудо, готовое каждую минуту выпорхнуть из твоих рук, и поймать его гораздо труднее, чем упустить. Жизнь — это гость, это огонек свечи на ветру — каждый миг его горения есть чудо. Но большую часть нашей жизни мы стараемся не помнить об этом, и мы сами, наши близкие и друзья — все кажется, что это будет и завтра, и послезавтра, что твоему маленькому хрупкому миру ничто не может угрожать.
Игла зависла в миллиметре над кожей.
— Вацлав, последний раз молю — одумайся! Если мы не сумеем тебя откачать…
— Я не вернусь без него. Это я вам гарантирую.
Игла вошла в кожу. С замиранием сердца ждал я, когда начнет расплываться в глазах матово сияющий плафон. Десять кубов помчались по моей крови прямо к сердцу, прямо к мозгу, к каждому нерву, к каждой клетке. Скоро реки моих вен понесут меня самого в ту сторону, куда устремился ты — туда, где все они сливаются с чёрной рекой Стикс…
Тяжесть навалилась неожиданно мягко, вкрадчиво и на всё тело. Даже не как могильная плита — как могильная плита с весом всей земли под ней. Я задыхался. Тяжесть всё давила и давила, стремясь добраться до сердца.
Я не погружался в сон — меня в него затягивало. Стремительно, как в водоворот, неотвратимо, как в трясину. Да и не сон — тяжкое забытье, где нет отдыха и нет пустых сновидений.
Свинцом налились глаза, а за ними и вся голова, тело стало деревенеть, тело больше не было моим. Я ощущал себя внутри него, как внутри какой-то тесной и неудобной оболочки. Я уже не чувствовал, как холодеют руки и ноги — хотя, наверное, об этом взволнованно говорил Сеня, приложив ладонь к моей ступне.
Сердце я ещё чувствовал. И знал, что оно бьётся всё медленнее. Было так непривычно и, не скрою, страшно ощущать этот новый, несовместимый с жизнью пульс. Десять кубов — это всё-таки не восемь, сердце как ничто другое знает это. Всю левую сторону груди сковало болью — до онемения, в глазах всё кружилось — это меня затягивало, затягивало в этот чёрный омут, из которого большинству людей нет возврата…
Любимое обвинение антикоммунистов — расстрелянная большевиками царская семья. Наша вольная интерпретация тех и некоторых других событий. Почему это произошло? Могло ли всё быть по-другому? Могли ли кого-то из Романовых спасти от расстрела? Кто и почему мог бы это сделать? И какова была бы их дальнейшая судьба? Примечание от авторов: Работа — чистое хулиганство, и мы отдаём себе в этом отчёт. Имеют место быть множественные допущения, притягивание за уши, переписывание реальных событий, но поскольку повествование так и так — альтернативная история, кашу маслом уже не испортить.
Идея похалтурить на работе заканчивается для Серёги хуже, чем он мог представить, он оказывается внутри игры. И он бы не был сильно против, если бы это была какая-нибудь весёлая фэнтезийная рпгешка, но он он попадает в кривой выживач, лут в котором попадается раз в "полгода", а кругом ходят жуткие монстры, с которыми приходится сражаться чуть ли не голыми руками. Но Серого никто не спрашивает, где он хочет оказаться, и ему ничего не остаётся, кроме как попытаться выжить в этом новом мире.
Оказавшись одна, без денег, без перспектив, без шансов устроиться, Кира решает довериться слухам. Говорят, самое элитное высшее учебное заведение страны – Борская Академия Магии – принимает всех одарённых без исключения. Обучение бесплатно, поступившим полагается содержание. Что ещё нужно? Кира отдаёт последнюю наличность за билет. Осознание собственного безумства приходит уже в пути. У неё нет денег, нет нормального начального образования. Кира чувствует себя курицей, которая зачем-то лезет в сад райских птиц.
Двери Срединного Университета магии открыты для всех желающих. Нужно лишь быть достаточно одаренным и целеустремленным, чтобы пройти вступительные испытания и не сломаться в первые несколько лет обучения. «Попасть сюда — огромная удача», — со вздохом сожаления скажут те, кто так и не смог ступить на эту закрытую для обычных смертных территорию. Выжить здесь — вот что назовут удачей новоиспеченные студенты. Я не стремилась попасть в ряды будущих магов, не проходила испытания и совсем недавно даже не подозревала о существовании университета, да и Срединного мира тоже.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
═══════ Не всегда желание остаться в тени воспринимается окружающими с должным понимаем. И особенно если эти окружающие - личности в высшей степени подозрительные. Ведь чего хорошего может быть в людях, предпочитающих жить посреди пустыни, обладающих при этом способностью биться током и управлять солнечным светом? Понять их сложно, особенно если ты - семнадцатилетняя Роза Филлипс, живущая во Франции и мечтающая лишь об одном: о спокойной жизни.