Нил Сорский - [77]

.

Каждый, кто когда-либо говорил с преподобным Нилом, чувствовал особое благородство его души, свойственное только подлинно смиренным людям. Со смирением он предстоял перед Богом, со смирением общался с людьми. Монахов скита он наставлял никогда, особенно в минуты духовной победы, не забывать о греховности своей натуры: «Ибо способность стоять в добродетелях не от тебя зависит, но есть дело благодати, носящей тебя на ладонях рук своих, сохраняя от всего сопротивного»[375]. «Если же кто-то когда-то начнет нас хвалить… достойными представляя нас чести… тут же множество и тяжесть наших согрешений в уме своем поскорее вспомним, или какое-то одно, наихудшее». Нил говорил, что все человеческие совершенства ничто перед Богом, подобно тому, «как малая купель против величины моря»[376]. Однако, оставаясь смиренным человеком, преподобный умел быть жестким там, где речь шла о защите догматов веры, о соблюдении Божественных заповедей, о спасении заблудшей человеческой души. Об этом говорят строгие слова его «Предания» и посланий.

Преподобный любил пустыню, одинокое предстояние перед Богом и сторонился всякого человеческого общения. Он избегал лишних бесед не только с мирянами, но и с монахами. Разговоры, даже на первый взгляд и полезные, разрушали тихое и мирное расположение души, необходимое для молитвы. Это состояние внутреннего равновесия, «умертвия от всего», старец Нил ценил превыше всех благ, потому что оно было залогом всякого духовного делания. «Когда мы, как будто бурею и волнами носимые, нисходим от доброго расположения к лукавым мыслям и не можем прийти в тихое и мирное расположение, — это больше всего случается от слухов и от многих и неполезных бесед»[377]. Но при этом старец всегда был готов помочь духовным советом. Если близкие люди находились далеко от него, то он помнил о них и молился за них. «Также, — говорил он, — и к ближним нашим мы должны, по Господней заповеди, иметь любовь и, если они оказываются поблизости от нас, показывать это словом и делом, если сможем сохранить при этом и любовь Божию. Если же они далеко от нас, в уме любовью соединяться с ними и всякое злопамятство по отношению к ним от сердец наших отогнать и со смирением подчинить им душу и добрым намерением им благоугодить»[378].

Нил Сорский был заботливым настоятелем для своих иноков. «Горестную невозможность постоянно пребывать на высотах молитвенного блаженства преподобный Нил объясняет экономией любви: „Да имут время и о братии упражнятися и промышляти словом служения“. Эта братская любовь, хотя и на низшей духовной высоте, составляет другую, к миру обращенную сферу его души, которая лишает его образ всякой суровости…»[379]

Часть 5. Ересь

О ереси «жидовствующих»

Рече безумен в сердце своем: несть Бог, растлеша и омерзишася в беззакониих.

(Пс. 52, 2)

Уединение старца Нила в Сорском скиту было прервано повелением великого князя Ивана III прибыть на церковный Собор в Москву.

Вернувшись на Русь из своего странничества, старец вскоре стал получать тревожные известия о том, что ранее невиданная на Руси ересь «жидовская мудрствующих» (то есть мыслящих по-иудейски) распространяется среди священников, мирян и даже при великокняжеском дворе. О происходящем в столице Нилу, возможно, сообщал брат Андрей, который все эти годы оставался дьяком великого князя. Новгородский владыка Геннадий через бывшего ростовского архиепископа Иоасафа также просил у старцев Нила и Паисия совета и поддержки в борьбе с ересью.

Еретические семена были посеяны на Русской земле в 1470 году, когда в Новгород в свите литовского князя Михаила Александровича (в русском произношении — Олельковича), приглашенного на новгородскую службу, прибыл из Киева некий Схария. До сих пор среди историков идут споры о личности этого человека. Некоторые считали его мифической фигурой, другие отождествляли с Захарией Скарой Гуил Гурсисом, упомянутым в «Послании на жиды и на еретики». В нем инок Савва предупреждал боярина Дмитрия Васильевича Шеина, отправлявшегося с посольством в Крым (или в Литву), чтобы тот был осторожен в беседе с «жидовином с Захариею Скарою»[380]. Не так давно израильский исследователь М. Таубе представил серьезные аргументы в пользу тождества новгородского ересиарха Схарии с Захарией бен Аароном га-Когеном, который жил в Киеве до разорения города татарами в 1481 году. Исследователь обнаружил переписанные Схарией книги, содержание которых говорит о философско-религиозных интересах членов киевской иудейской общины и самого переписчика[381].

Иосиф Волоцкий в своем «Сказании о новоявившейся ереси» сообщает о том, что Схария был обучен чернокнижию и астрологии. Не следует недооценивать это свидетельство, ибо во все времена «запретные науки» неизменно привлекают к себе людей. Неизвестно, какие фокусы показывал Схария новгородским священникам Денису и Алексею, но те тайно приняли иудаизм. Они даже хотели обрезаться, но наставники уговорили их не делать этого в целях конспирации. Алексей тайно принял имя Авраам, его жена получила имя Сарра. Алексей вовлек в ересь своего зятя Ивашку Максимова и его отца попа Максима и многих других людей из духовенства и мирян. Денис привлек протопопа Софийского собора Гавриила, своего зятя Васюка Сухого и некоего Гридю Клоча. Большинство членов новгородского еретического кружка (их имена называют «Анафематствования» XVI–XVIII веков) составляли священники, их ближайшие родственники, диаконы, клирики (27 человек из 33 известных лиц, по подсчетам Ю. К. Бегунова)