Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [87]

.

14 августа семидесятипятилетний профессор Дмитрий Прянишников, учитель Вавилова в «Петровке», обратился в прокуратуру, где ему подтвердили, что Вавилов арестован, но никаких подробностей не сообщили.

В Москве Олегу Вавилову, которому был двадцать один год, пришла последняя открытка от отца. Он не мог поверить, что Николая Ивановича арестовали. «Это роковая ошибка. Отец ничего плохого не мог совершить, – повторял Олег Екатерине Николаевне. – Неужели Лысенко такой подонок?» Олег сидел за обеденным столом, обхватив голову руками и твердил: «Как жаль отца, как жаль! Он не мог сделать ничего плохого!»[435]

Обстановка в московской квартире была натянутой. Екатерина Николаевна опять и опять говорила, что Николай Иванович «не усмирил гордыню». Ему следовало брать пример с младшего брата, Сергея, тогда бы ничего плохого не случилось. В ответ Олег разводил руками[436].

Олег отправлял запросы в НКВД, чтобы узнать, куда можно прислать еду и одежду, и ему наконец-то ответили: на Лубянку, в зловещую тюрьму НКВД. Было предложено принести 30 рублей и белье. Родные регулярно носили передачи, оставляя их в мрачной приемной, но не знали, получал ли их Вавилов.

После ареста Олег, который в то время был студентом МГУ, остался без денег. Екатерина Николаевна была не в состоянии его обеспечить. Олег написал наркому внутренних дел, что оказался в «очень тяжелом материальном положении», и просил разрешения получить зарплату отца за август. Он храбро обратился за «соответствующей доверенностью» от отца. Ему не ответили.

В сентябре Сергей Вавилов впал в глубокую депрессию из-за Николая, из-за неизбежности войны, из-за бесконечных речей о науке и практике. Он считал, что наука имеет только практические цели и спор о теории «бессмысленен». «Как трудно, как тяжело жить и как хотелось бы незаметно и сразу умереть», – написал он в дневнике[437].

Он всматривался в стекло, покрывавшее письменный стол, и в собственном отражении узнавал Николая. «Словно привидение. Так это страшно», – писал он. Он чувствовал, как вдруг постарел: «До сих пор почти всегда казался себе самому почти мальчишкой. Старею, чувствую полное ослабление творческих стимулов, беспомощность, бездарность и слабость. Люди кажутся мало отличимыми от кузнечиков и автомобилей, война не ужаснее обвала и грозы. Сам для себя превращаюсь в предмет неодушевленный. При таких условиях жить – трудная задача».

Он знал, что жизнь его брата еще более безысходна.

Глава 27 Допрос

Следующие одиннадцать месяцев Вавилова допрашивали около четырехсот раз, в целом в течение 1700 часов. Некоторые допросы длились по тринадцать часов. Главным следователем был тридцатитрехлетний старший лейтенант государственной безопасности Александр Хват, бывший комсомольский функционер. Хват уже два года проработал в тюрьмах и был известен крайне жестокими методами. В первый же день, когда Вавилова заключили в тюрьму, 10 августа, Хват начал допрос в 23:35 ночи и закончил его в 2:30 утра[438].

Сталин наконец отправил Николая Ивановича туда, где его хотел видеть Лысенко: в тюрьму[439]. Вавилов хорошо понимал, за что арестован. Список был длинным: за оппозицию ложным доктринам и антинаучным домыслам Лысенко, за скептицизм в отношении сельскохозяйственной политики Сталина и неискреннюю ее поддержку, за попытки добиться освобождения репрессированных коллег, за контакты с иностранными учеными и за славу в международном научном сообществе. Но ничто из этого не уголовное преступление. НКВД требовалось сфабриковать дело против Вавилова.

12 августа, через два дня после того, как Николая Ивановича доставили в тюрьму, допрашивавший его лейтенант Хват в первый раз зачитал эти подложные обвинения. Они были выдвинуты по статье 58, которая входила в главу «Преступления государственные» Уголовного кодекса РСФСР и включала такие пункты, как «измена родине, то есть действия, совершенные гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории»; «вредительство» – подрыв экономики «…в интересах бывших собственников или заинтересованных капиталистических организаций»; «диверсия» – «разрушение или повреждение с контрреволюционной целью взрывом, поджогом или другими способами железнодорожных складов…»[440]. За подобные преступления Вавилова ждал расстрел.

За одиннадцать месяцев в НКВД были напечатаны протоколы около четырехсот допросов. Они состоят из вопросов и ответов. Вопросы часто оскорбительные и запугивающие – доказательства истязаний Хвата и страданий Вавилова. Отдельные фрагменты протоколов страшно читать из-за бесчеловечности Хвата. Это следственное дело считается наиболее полным из всех документов того периода, которым советская госбезопасность позволила увидеть свет[441].

Неизвестно, насколько достоверно воспроизведены в официальных протоколах подлинники стенограмм, являются ли они прямыми цитатами, обобщениями или подделкой. Некоторые ответы звучат правдоподобно и выражают взгляды, которые точно исповедовал Вавилов, и содержат фразы, которые он мог бы использовать. Но в НКВД были специалисты, которые писали и поддельные протоколы