Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [24]

Мы и проиграли, побеждены. ‹…› Опростоволосились».

«Неизвестно, – продолжал Регель, – выйдем ли мы с Вами живыми из этого хаоса. Это особенно сомнительно относительно меня, так как я не пойду на компромиссы. Но пока что – будем делать свое мирное дело, никакого отношения к политике не имеющее. Авось нам удастся остаться в тени незамеченными и в конце концов выплыть на сухой берег. Поживем – увидим»[98]. Регелю недолго довелось пробыть свидетелем военного коммунизма, которого он боялся и который презирал. Зимой 1920 года он заразился в поезде сыпным тифом и скончался – один из трех миллионов россиян, чьи жизни в годы Гражданской войны унес тиф.

За те недели, пока Вавилов отсутствовал, в Саратове было «национализировано все до яблок и арбузов включительно», сообщал Вавилов Регелю, вернувшись из Москвы. «Дров нет ‹…›»[99].

Правящая партия большевиков начала «выселение буржуев» в Саратове с конфискации их жилья и экспроприации собственности. Часть арестованных свозили «в плавучую тюрьму» на барже, стоявшей посреди Волги. Другим «везло» меньше, их держали «20–25 человек в камере, предназначенной для девяти каторжных». Политика «всё для фронта» и «все на фронт» означала, что Саратову пришлось обеспечивать все военные операции Красной армии в районе, истощив свои запасы промышленных товаров[100].

«Мы здесь не слишком оптимисты в российских делах, – писал Вавилов, – и знаем, что единственный путь спасения и сохранения и жизней, и учреждений – верблюжье терпение»[101].

Хотя сражения Гражданской войны вынудили Вавилова перенести свои посевы подальше от города, по меркам того времени он справлялся с делом на редкость успешно. Он превратил Саратовский сельскохозяйственный институт в единственный научный центр в России, занимавшийся прикладной ботаникой, растениеводством и генетикой. В докладе Сельскохозяйственного ученого комитета за 1918–1920 годы отмечалось, что «из местных учреждений нормально и в полном объеме работы шли только в Саратовском отделении прикладной ботаники при Саратовском университете, где удалось за три года даже расширить деятельность на ряд новых культурных растений… а также в направлении генетического изучения культурных растений»[102].

При всех невзгодах и при всем размахе работы Николай Иванович всегда выделял время для самообразования. Может быть, это служило ему отдушиной. Ему было интересно читать древние тексты по ботанике и агрономии. Он стал брать уроки латыни у университетского профессора. В тогдашнем Саратове было почти невозможно купить что-либо за деньги, и Вавилов предложил платить «натурой» – зерном и свежими овощами с университетской опытной фермы. Занятия проходили три-четыре раза в неделю. Как рассказывала профессор, это были необычные уроки. Николая Ивановича интересовало, что древние римляне писали о сельском хозяйстве. Он настаивал на том, чтобы сопровождать чтение латинского текста «Естественной истории» Плиния ботаническим комментарием. «Я слушала зачарованно, – вспоминала его преподавательница. – И не одной мне столько давал бы этот комментарий, но на часы “латыни” двери в кабинете Николая Ивановича, обычно распахнутые для всех, наглухо закрывались»[103].

Прилежный студент Вавилов сам был учителем, вселявшим в своих учеников горячую преданность делу даже в самых тяжких условиях. В 1919 году он извещал Регеля: «Год начался много труднее прошлого. На новой ферме пришлось организовывать заново хозяйство. Лошади, орудия, корм лошадям, продовольствие рабочим, наем рабочих и пр. пр., вплоть до уздечек, гвоздей, дров, колод и т. п. пришлось налаживать в самую горячку с посевом. Пришлось заделаться “хозяином”, и это хозяйствование, признаюсь, сильно не по душе»[104].

Менее чем через год Регеля не стало[105]. Николаю Ивановичу предложили его должность. Регель на это рассчитывал. При жизни он написал своему протеже блестящую рекомендацию в Наркомзем. Он предсказывал, что Вавиловым «еще будет гордиться русская наука». К этому Регель добавил: «Как человек Вавилов принадлежит к числу людей, о которых Вы не услышите дурного слова ни от кого решительно»[106].

Вавилов был избран заведующим отделом прикладной ботаники и селекции в феврале 1920 года, но перед вступлением в должность у него имелось одно серьезное дело. Ему предстояло прочитать доклад на III Всероссийском селекционном съезде в Саратове. Доклад 4 июня 1920 года в одночасье прославил его на всю страну. Под внушительным названием «Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости» Вавилов изложил простое правило для охотников за растениями: сходные признаки, такие как форма колосьев или размер и форма листьев, могут на различных эволюционных этапах присутствовать у всех близкородственных видов, родов и даже семей. Вавилов подметил, что признак, найденный у отдельного вида пшеницы, также может быть найден у ячменя или овса. Чарльз Дарвин первым указал, что у животных и растений проявляются подобные, иногда даже тождественные, признаки. На берегах рек Ла-Платы на границе Аргентины и Уругвая Дарвин видел коров с бульдожьим обликом, которые формой челюсти напоминали отдельные породы собак и свиней. Но Дарвин не имел возможности далее развить свои наблюдения, поскольку генетики, науки о наследственности и изменчивости, еще не существовало.