Невидимая Россия - [6]

— Где ты пропадаешь? — недовольным тоном спросила Линде.

— Я следил, чтоб кто-нибудь не застрял в классе, — промямлил Анохин краснея.

Когда все разместились, Линде опять встала и начала обвинительную речь. Несмотря на уверенный тон, речь была длинна и мало убедительна. Выходило так, что старая школа воспитывала аполитичных, глупых, пустых людей, интересующихся только нарядами и вечеринками. Подсудимая Валя Ильина, действительно, была девочкой такого типа, хотя сама этого явно не понимала. Она сидела на скамье подсудимых румяная, хорошенькая, глупая и смущенная тем, что не знала, как следует себя держать в таком странном положении.

— Кроме того, товарищ Ильина не предпринимает ничего для разъяснения своим родителям вреда религиозных предрассудков, хотя комната ее матери заставлена иконами! — кончила Линде обвинительную речь.

Зал слабо зааплодировал. Место Линде занял немного стесняющийся, но довольный, что фигурирует на сцене, Свержевский. Свержевский был одноклассником Павла, до появления товарища Блюхера ничем не отличавшимся в антисоветских настроениях от остального класса. Теперь он подделывался под новый тон, стараясь сохранить некоторую внешнюю самостоятельность. Сбиваясь и запинаясь, Свержевский начал защищать олицетворявшую старую школу Ильину.

— Конечно, она во многом виновата, конечно, она слишком много думает о туалетах и даже делает прическу (у Ильиной были длинные косы, заплетенные кругом головы), но, тем не менее, она член общества «Друг детей» и МОПР,а.

Свержевский взял со стола и показал залу две маленькие членские книжечки Ильиной. Вопрос об иконах Свержевский дипломатически обошел и быстро закончил речь, после которой все окончательно перестали понимать, зачем, собственно, устроена вся эта глупая инсценировка.

Суд никуда не удалялся и ничего не решал. Вместо этого, с длинной речью выступил товарищ Блюхер. Он опять говорил о пролетарской революции, творимой массами, о второстепенной роли личности, о Ленине и тов. Блюхере и кончил пожеланиями, чтобы все учащиеся поступили в комсомол и воздействовали на родителей в вопросе об удалении икон из квартир.

— Господи, — думал Павел, — неужели меня одного так возмущает всё это? Я и так уже на особом учете, неужели никто ничего не скажет против?

В эту минуту в середине зала поднялась толстая некрасивая девочка и попросила слова.

— А о чем вы хотите говорить? — подозрительно спросил тов. Блюхер.

— Я хочу сказать, — вдруг громко заговорила девочка, обращаясь ко всему залу, — я хочу сказать, что папа у меня при смерти, мама всё время плачет и единственное для нее утешение это, когда мы вместе молимся, а вы хотите, чтобы я ее заставила иконы выносить.

Девочка чуть не заплакала и села.

Тов. Блюхер так растерялся, что ничего не ответил, а только заявил, что суд кончен и ученики могут расходиться по домам.

Павлу хотелось подойти и пожать руку незнакомой девочке, очевидно, недавно поступившей в школу, но он понимал, что теперь, при всех, этого делать нельзя. Мимо скользнула сутулая фигура тов. Любимова.

— Поздравляю, Истомин, у вас находятся последователи! — бросил он на ходу с ехидной улыбкой.

* * *

— Что-нибудь случилось, неприятное? — спросила Вера Николаевна, взглянув на вернувшегося домой Павла.

Павел рассказал о суде. Брови Веры Николаевны сдвинулись:

— К сожалению твоя школа, кажется, последняя гимназия, которую портят большевики. Во что бы то ни стало надо дотерпеть до окончания.

Вера Николаевна хотела подойти к зеркалу, чтобы поправить волосы, но задумалась и остановилась. Властное лицо ее всё время изменяло выражение. Вера Николаевна решала какой-то трудный вопрос. Павел знал, какой это вопрос. Он часто слышал, как родственники упрекали Веру Николаевну за то, что, воспитывая сына врагом советской власти, она готовит ему мучительное будущее:

— Нельзя, чтобы молодой человек вечно раздваивался между тем, что внушают ему дома, и тем, чем полны школы, театры, университеты — вся окружающая жизнь…

Павел знал, что эти разговоры всегда волновали и мучили мать. Обычно лицо ее делалось гневным и она парировала холодным металлическим голосом:

— Для меня лучше, чтобы мой сын умер, чем стал коммунистом, я всё равно не переживу этого.

Такой ответ заставлял собеседника обиженно замолкать. Павел же особенно любил и уважал мать за эти ответы.

Ночь после суда над старой школой Павел спал плохо, а на другой день пошел к Николаю с предложением создать подпольную организацию молодежи для свержения советской власти. Николай сразу согласился.

Так два товарища вступили на путь активной борьбы.

Глава третья СМЕРТЬ МАТЕРИ

— Давно она потеряла сознание?

— Со вчерашнего вечера.

Доктор присел на кровать и стал щупать пульс, опустив глаза и избегая взглядов Павла.

Худое, изменившееся лицо Веры Николаевны беспомощно металось на белой подушке. Слабое движение вправо, слабое движение влево… Глаза были закрыты, между веками оставались совсем маленькие щелки, как будто больная только притворялась впавшей в беспамятство и потихоньку следила за доктором и сыном. Потрескавшиеся губы расходились, обнажая кончики покрытых налетом зубов. Слабый хрип иногда переходил в своеобразный клекот, как будто больная силилась и не могла сказать «не надо, не надо». Иногда по лицу пробегала гримаса, похожая на улыбку, и тогда казалось, что хрип это не хрип, а искаженный отголосок разговора, очень важного и именно поэтому непонятного окружающим.