Ненастье - [14]

— Шагай! — и для скорости поддал в спину кулаком.

Дальше для Перегарова всё было как в кошмарном сне: он открыл дверь, у порога в ночной рубахе с накинутой на плечи шалью старуха. Видно услыхав возню в сенях, она собралась выйти. Увидев незнакомых мужиков, она остановилась, глаза её расширились, рот раскрылся, а сухая ручонка крепче вцепилась в шаль на груди. Вторая рука вяло стала приподниматься, непонятно для чего — то ли чтоб защититься от ворвавшихся, то ли чтоб перекреститься.

Отпихнув Перегарова в сторону, Бородатый схватил старушонку одной рукой за горло, другой за волосы, и, повернув её лицом на свет фонаря, в сторону Перегарова, зло спросил:

— Где деньги и остальные драгоценности!?

Руки старушонки обвисли, шаль сползла на пол.

— Говори! — тряхнул её Бородатый. — Или раздавлю как гниду! Ну!

Старушка что-то прохрипела, глаза её подёрнулись поволокой, лицо побледнело. Перегаров смотрел на неё и не мог оторваться. Его трясло, как в лихорадке.

Тряхнув старушонку ещё раз и поняв, что с перепугу она больше и слова не вымолвит, Бородатый сверху вниз бухнул её кулачищем по голове. Старушка дёрнулась и рухнула, как сноп. Это было последнее, что слышал и видел Перегаров. Потом у него в голове появился не то гуд, не то звон, перед глазами поплыл туман, по всему телу забегали мурашки, и оно как бы онемело. Бородатый что-то зло говорил ему прямо в лицо, но он не слышал. Да и Бородатый ли это был? Перед глазами маячило чьё-то расплывчатое, перекошенное лицо. А чьё оно, он даже и не пытался понять.

В себя Перегаров стал приходить только на улице. А как он на ней очутился — не помнит.

— Где Ерёма-то? — теребил его напарник.

— Ка… кой? — подставляя лицо ветру и снегу, вдыхая всей грудью сырой и холодный воздух, спросил он.

— Как это какой!? — удивился напарник.

Перегарову стало легче: гуд пропал, в глазах прояснилось. Отойдя к стене, он присел. Тело было наполнено нехорошей слабостью.

Напарник заметался.

— Господи! Убегать, поди, надо? А?

Перегаров молчал. Напарник, сунув голову в сени, позвал:

— Ерёма!

Ответа не последовало. Тогда он вновь наклонился к Перегарову.

— Иво чё, кокнули там?

— Нет.

Крутанувшись, напарник шмыгнул в сени. И почти тотчас же выскочил назад, поскользнулся, плюхнулся в грязь. Подскочил и к Перегарову.

— Т-там… к-кто лежит? Не Ерёма?

Перегарова вдруг разобрало зло. Резко встав, он схватил напарника за грудки.

— Да отстань ты от меня, падло!

Неизвестно, чем бы у них кончилось дело, не появись в эту минуту Бородатый.

— Вы чё это распетушились? Уходим! — И, озираясь, быстро зашагал прочь от дома.

9

Всю ночь Слёзушкин мучался от холода. Чтобы хоть чуть-чуть согреться, он пробовал приседать, укладываться на ящик «калачиком» — ничего не помогало. Мокрая и грязная одежда вытягивала из тела последнее тепло. Каждый раз, когда он начинал вставать или просто шевелиться, почему-то просыпался мануфактурщик Сахаров.

— Господин доктор, ну чё ты вошкаешься, спать не даешь? — ворчал он недовольно.

— Так ить холодно, — клацая зубами, отвечал Слёзушкин, — невозможно спать.

— Ну и не спи себе на здоровье, токо нам не мешай, — и снова засыпал.

Слёзушкин поражался: такой холодище, а они спят, точно дома на перинах!

«У них, наверное, одежда тёплая и сухая», — тоскливо думал он, дыханием согревая руки.

А на улице выл ветер.

К утру, казалось, стало ещё холодней. Первым проснулся Бабушкин. Потянувшись до хрустов в суставах и громко зевнув, он встал.

— Хорошо! — пробасил он. — Люблю спать на свежем воздухе. Сон завсегда крепкий и сладкий. Вот токо ложе паршивейшее — жёсткое да узкое, не развалиться по-человечески.

Тьма в подвале постепенно рассеивалась, и стали видны силуэты обитателей. Самым объёмным был Бабушкин. Встав, он полностью заслонил окно.

— А што, доктор, — обратился он бодро к Слёзушкину, — тебе как спалось? Медецина-то гласит, што спать на свежем воздухе полезно?

От бессонной ночи у Слёзушкина резало глаза, болела голова, а холодом его, казалось, пробрало до самых костей. И ему думалось, что если его в ближайшие минуты не выпустят отсюда, то он непременно помрёт. И потому ему было не до разговоров. Но не поддержать беседу с уважаемыми людьми ему было неловко.

— Н-на с-свеже-ем да, — с трудом выговорил Слёзушкин, — а в-вот н-на м-морозе, в-вред-но.

— Тю-у! — удивился Бабушкин. — Да у тя же зуб на зуб не попадает! — И, нагнувшись, ощупал одежонку Слёзушкина. — Мать Святая Богородица! — удивился ещё больше. — Да в таком дранье после Покрова кто ж на улицу выходит-то? Эдак и окочуриться можно!

Сам он был одет в шубу, крытую сукном, поверх накинута доха, на голове меховая шапка, а на ногах белые валенки с галошами.

Тут к одежде Слёзушкина проявили интерес и остальные обитатели подвала.

— Да-а, — сказал многозначительно Сахаров, — в таком сюртучке токо до ветру сбегать и назад. И то застудиться можно. Накось, погрейся, — и, стянув с себя зипун, накрыл им трясущегося Слёзушкина.

— А к-как же в-вы то с-сами?

— А што я? На мне сибирка да барнаулка, — гордо пояснил он, — я ить знал, куда ведут. Оболокся соответственно месту и погоде.

Наверху послышались шаги, голоса. Скрежетнул в замке ключ. Дверь растворилась. На пороге с керосиновой лампой в руке появился некто.