Статус города село Берёзовское получило в 1909 году, благодаря железной дороге, соединившей Сибирь с Казахстаном. До этого Берёзовское было обыкновенным селом, правда, крупным: в нём имелось две церкви, часовня, фельдшерский пункт, два маслодельных завода, один пивоваренный, шорная мастерская, две кузницы, две мельницы (одна из них крупчатая). Пимокатная и кожевенная мастерские, а также скупочные конторы, которые скупали у населения кожи скота, масло, мёд, пшеницу. О мелочных лавках, закусочных, пивных и деревянных магазинчиках говорить не будем, их везде с избытком, а каменных магазинов два. Ещё были аптека, заезжий двор и даже школа. И душ обоего пола насчитывалось чуть более четырёх тысяч.
С открытием в 1901 году железной дороги население стало расти, а предпринимательская деятельность шириться: местным добавилась возможность торговать на стороне, а сторонним у них. Появились крупные бакалейные и мануфактурные магазины, склады; различные конторы; отделение банка; представительство крупных Санкт — Петербургских и других фирм; телефонная станция; электричество. И, как уже говорилось, в 1909 году село Берёзовское стало именоваться городом Берёзовском. Рос город, ширился, менялся и его облик: вместо привычных деревянных особняков, всё чаще стали расти кирпичные, появились водоотводные канавы, для пешеходов по обеим сторонам улиц мостили деревянные тротуары. Возле магазинов, контор, а так же других заведений и личных домов состоятельных господ, вывешивались уличные фонари. Правда, светили они не по всей ночи, а до двенадцати часов, но всё-таки приятно. Одним словом, жизнь в Берёзовском пошла, что называется, в светлое будущее.
В поисках лучшей жизни, приехал в Берёзовск вызванный тётей из захудалой деревушки и фельдшер Семён Поликарпович Слёзушкин. Росток он имел маленький — два аршина да три вершка, тело щупленькое и голос тихий, как бы придавленный. С подбородка свисала жиденькая, с проседью клинышком бородка. В деревне про него говорили: сам с лапоток, а борода с ноготок. Нрав он от рождения имел кроткий. Никогда и никому не говорил слова поперёк и тем более грубого. Спорить тоже ни с кем не спорил. Если оппонент был не прав, но начинал брать горлом, он просто умолкал и старался побыстрее уйти. Да у него и случаев-то спорных отродясь не бывало.
Несмотря на то что шёл ему тридцать седьмой год, он был не женат — из-за своей чрезвычайной застенчивости даже в женихах никогда не ходил. А потому тётушка настояла, чтобы первое время он пожил у неё.
— Женщина я одинокая, — сказала она, показывая Слёзушкину отведённую комнату, — в годах, здоровьице неважное, а потому мужская помощь по хозяйству (при этих словах она как-то недоверчиво осмотрела его), да и доктор в доме, — как нельзя кстати.
Слёзушкин, учитывая свой пустой от кредиток и даже меди карман, и совершенно не приспособленную к самостоятельной жизни натуру, принял предложение тётушки с огромной радостью.
Но на этом благодеяния тётушки не закончились. По её протекции он был устроен во вновь открывшуюся городскую лечебницу, где жалованье ему определили триста рублей в год! Для Слёзушкина, до этого практиковавшего в деревне, где всем докторам предпочитают бабок-знахарок, такая сумма показалась краем желания. Но тётушка деловито охладила его радость.
— В месяц с тебя, Сёмушка, — добродушно сказала она за ужином, — учитывая наше родство и твою помощь по хозяйству, я буду брать за проживание и стол всего восемь рублей.
Слёзушкин аж поперхнулся чаем. Но против ничего не сказал.
Хозяйство у тетушки, оказалось — дай Бог каждому: три коровы, бык, дюжина свиней, столько же овец, две лошади. Птица не в счёт. Чтобы управиться до работы по «скромному» хозяйству, ему приходилось вставать в пять утра. А спать ложиться чуть ли не в двенадцатом часу ночи. Зимой работы, соответственно, добавилось: снег, дрова. К весне Слёзушкин так умотался, что жить у тётушки ему стало невмоготу. И он, племянничек неблагодарный, за все тётушкины заботы и хлопоты о нём, грешным делом, стал подумывать, как лишиться этой опёки. Но ситуация в один вечер разрешилась сама собой. Тётушка сделала для него ещё одно благое дело — подыскала невесту.
— Хватит жить бобылём, — назидала она, — скоро сединой пойдёшь, а своего ни кола, ни двора нет. А она (это она о невесте) хоть и перезрелая девка, да зато чистая душой и телом. И потом, двадцать девять годков (четыре года, как потом выяснилось, тётушка по старости упустила) это, прям скажем — самый сок! Но самое-то главное это не лицо и талия, этим сыт не будешь и задницу не прикроешь, а иё материальное положение: дом свой, — и тётушка стала загибать перед носом племянника свои маленькие, пухленькие пальчики. — Лавка мелочная с товаром под самый потолок, лошадёнка со всей сбруей, плуг, борона. Всё по завещанию иё. Наследница-то у родителей она одна. И родни никакой. Ни двоюродных, ни троюродных — как перст одна. Прям скажем — не невесту Бог послал, а клад! А то, что малость чудаковатая, так оно даже и к лучшему — послушней будет. Домом будешь сам править. Так что, в какую сторону умишком ни кинь, а пара она тебе самая подходящая.
