Неизвестные мгновенья их славы - [25]

Хождение по мукам

Позднее лето 1969-го года. Мы с Ириной Николаевной Левченко медленно идем от Пятницкой к центру, по Красной Площади, мимо ГУМа, не думая заходить в него и лакомиться фирменным пломбиром. Душа и память моей спутницы пребывают сейчас в холодных днях и ночах зимы 1937-го года. Она впервые открыла свои раны, которые так долго скрывала от посторонних глаз. Я продолжу ее воспоминания о том страшном времени, записанных мною на страницах дневника.

«Утром мама разбудила нас с Танюшкой. Надо собираться в школу. Мама вывела меня в коридор. Тихо, но строго сказала: «Ира, ты уже большая… должна все знать и правильно понять. Папа приехал, но он арестован. Ночью у нас был обыск… Детскую не тронули, в основном папин кабинет… Его арест — это ошибка, скоро все выяснится и все будет по-прежнему. Ты пойдешь в школу и никому ни слова…»

В нашем доме настала тишина. Мы с сестренкой выполняли домашние задания, читали. Мама с Котей о чем-то шептались на кухне. Телефон молчал, будто его не было вовсе. Проводив нас с школу, мама шла не на работу, а в сторону Каменного моста. Только потом я догадалась, что она часами ожидала в приемных, встречалась с людьми, которые могли хоть что-то знать о папе. Приходила вечером уставшая и молчаливая.

Прошла неделя. Воскресенье. За окнами солнечный зимний день. Мы все дома. Вдруг резкий звонок в дверь. Вошли трое в шинелях. К маме — «Гражданка Левченко, вы арестованы. Собирайтесь». Мы в ступоре. Мама спокойно подошла к шкафу, достала оттуда узелок (она уже заранее приготовилась), крепко нас обняла, расцеловала: «Держитесь, девочки. Все будет хорошо». Ни слез… Ни рыданий… В прихожей она оделась, укрылась теплым белым платком и двое конвоиров увели ее. Главный остался и сказал Коте, чтобы она поскорее ехала домой, а детей — в детдом. Тут Котя бросилась перед этим человеком на колени: «Умоляю вас, оставьте девочек мне, я их воспитаю… Ведь они же и мои дети!» — «Они — дети врага народа и им там место…» Я не дала ему договорить, закричала: «Это неправда! Мой папа — честный коммунист! Он награжден орденом Ленина! О… Ему….» — Главный не дал мне договорить, схватил большой железной рукой меня за лицо так, что зубам стало больно, запрокинул голову. «Кто есть кто, только нам дано знать! В детдоме вас научат…» И пошел к двери, а Котя ползла за ним на коленях, просила: «Девочек… девочек мне оставьте…»

Долго… Ах как долго мы не могли прийти в себя. Потом Котя побежала на почту и подала срочную телеграмму бабушке Марусе. «Приезжай немедленно. Ты нужна здесь». Ей уже было далеко за семьдесят, но через два дня она заявилась, вошла в курс дела. Не удивилась. В шахтерском крае давно шли аресты. Бабушка Маруся бросилась спасать своих родных и честь семьи, как когда-то она, боец Первой Конной, мчалась на врага. Каким замечательным примером была она тогда для меня, подростка. Совсем старенькая, как лунь, седая, каждое утро бабушка Маруся уходила из дома в огромный незнакомый ей город. И добивалась! Ко-не-е-чно… От большой квартиры нам оставили только детскую и кухню. Остальное — опечатали. На что мы жили? Моя умница мама успела передать Коте какие-то сбережения. Запасов питания у нас никогда не хранилось. Проживем эти деньги, а дальше как? Ведь за все надо платить!

15-ое марта 1938 года. Мой день рождения. Мне исполнилось 14 лет. Чем он запомнился? Запо-о-мнил-ся! Вечером позвонили в дверь. Люди в военной форме приказали собрать вещи, одеться самим. На улице стояла грузовая машина. Эти люди покидали туда узлы и чемоданы, посадили нас и повезли. Ехали долго в кромешной тьме. Наконец остановились возле маленького деревянного домика, занесенного снегом. Сбросили вещи, высадили нас. Машина заурчала и уехала, а мы остались, как Робинзоны.

Дом в Серебряном бору

Утром осмотрелись. Вроде бы дачный поселок или небольшая деревня. Бабушка с Котей начали кое-как обустраиваться, а я пошла искать хоть одну живую душу. Нашла. Узнала, что это поселок Серебряный Бор. Москва не так уж и далеко, только добраться до нее трудно, особенно зимой. Удобства — во дворе, вода — в колонке, а ведра — то у нас и нет. Но мир не без добрых людей. Тогда я со всей благодарностью поняла это. Они пришли и помогли советами, и тем, чего у нас не хватало: дровами, лопатами, свечами и спичками. Не дали нам замерзнуть и умереть с голоду.

Тогда, из Серебряного Бора, я написала письмо Сталину: «Дорогой товарищ Сталин! К Вам обращается дочь Николая Ивановича Левченко — Ирина. Вы знаете папу. Вы мне когда-то сказали, чтобы я старалась быть похожей на него, и что Вы ему свою голову могли бы доверить…»

Ответа на свое письмо я, конечно, не получила. И все-таки бабушкины хлопоты не пропали даром. Нас с Танюшкой не отправили в детдом, мы продолжили учебу в сельской школе, которая находилась далековато от поселка, но ни учителя, ни наши школьные товарищи не гнобили нас, не называли «врагами народа». И я понимаю, почему. Да потому что, наверное, не одни мы были такие. Только все молчали о своих родителях.

Я очень благодарна той скромной школе, в которой несмотря ни на что меня приняли в комсомол, где моя фотография висела на Доске Почета среди отличников и активистов. И еще была большая радость. Благодаря личному знакомству бабушки Маруси с Ворошиловым и Буденным ей удалось вырвать маму из ГУЛАГа. Она вернулась домой незадолго до войны. Полным инвалидом. Нам дали маленькую комнатку-коммуналку в Москве. Я заканчивала 9-ый класс».