Неизвестные мгновенья их славы - [23]

Так я впервые услышала эту фамилию и пусть немного, но узнала, каким человеком был отец Ирины Николаевны Левченко.

«На балу удачи»

Название этой главы я взяла в кавычки. Не случайно, желая напомнить читателю, что оно может иметь совсем иной, непраздничный смысл.

Однако вернемся в позднее лето 1966-го года, когда мы с Ириной Николаевной Левченко, записав в студии радиостанции «Юность» очередной ее рассказ о сражающемся Вьетнаме, стояли уже на улице возле огромного здания Госкомитета по телевидению и радиовещанию на Пятницкой и решали, какой дорогой пойти домой. Мы жили поблизости друг от друга.

— Ну, что? Идем по обычному маршруту через Красную Площадь, заходим в ГУМ, лакомимся фирменным пломбиром, оттуда — на улицу Горького? Или немного короче: к Балчугу, через Репинский скверик, напротив «Ударника» сядем на 1-ый троллейбус? — спрашиваю я.

Вижу широко раскрытые от ужаса глаза Ирины Николаевны и слышу ее сдавленный шепот:

— Идти к этому страшному дому! Да я его за сто верст обхожу и объезжаю!..

Сначала я опешила. Потом в моей голове яркими вспышками-клипами-Левченко… Она родом из донецкого края, а уходила на фронт из Москвы… Соседка Дизи вспоминала замнаркома Левченко… И этот страшный для нее Дом…

Дом Совета народных комиссаров СССР (Дом на набережной)

Я взяла ее руку, прижала к себе:

— Дорогая Ирина Николаевна, вы ни-ког-да не рассказывали нам о своем детстве, о ранней юности, но я… случайно узнала… Ведь Николай Иванович Левченко ваш отец? И вы жили в Доме на Набережной?

Она тяжело вздохнула. Мы потихоньку пошли, и моя спутница помолчала немного, а потом ее будто прорвало. То, о чем она столько лет молчала, хранила в душе напрочь замурованным, вдруг вот сейчас внезапно бурным потоком вырвалось наружу. Ирина Николаевна говорила, говорила, я изредка задавала вопросы, из всех сил стараясь запомнить все-все, даже мелкие детали, понимая, что больше уже никогда не услышу такого откровения. Поздно вечером дома, отложив все дела, я раскрою свой дневник и запишу в него рассказ Ирины Левченко, стараясь передать не только подробно его содержание, но и интонации ее голоса, которые четко отпечатались в сознании радиожурналиста.

Итак, страницы из моего дневника.

«Мы жили в Артемовске, как самая рядовая советская семья — начала свой рассказ Ирина Николаевна. — Я училась в пятом классе, Танюшка во втором. Папа часто навещал нас, хотя все знали, что он был очень занят. И вдруг (это было в феврале 37-го года) папа подъезжает к дому на машине: «Лида, срочно собирай вещи, девочек. Едем в Москву. Меня назначили заместителем Кагановича. Бери только самое необходимое, никаких узлов. Приедем — осмотримся, решим, что и как».

Набежали соседи, знакомые. Все в один голос: «Лидочка! Какая же ты счастливая! Едешь в саму Москву… при таком муже… Ну, надо же!!!»

Никто из нас опомниться не мог. Не мог поверить, что такое происходит не во сне, а наяву. Дорóгой папа давал нам и маме наставления, как нужно себя держать, чтобы не показаться смешными провинциалами, уметь постоять за честь фамилии Левченко. Папа говорил спокойно, уверенно, а я своим шестым чувством подростка угадывала, как он взволнован.

В Москве нас встретили несколько человек. Рассадили по машинам. Ехали быстро, но когда я увидела Красную Площадь, не удержалась, закричала: «Смотрите, ведь это же Кремль!» Наши машины остановились, переехав через большой мост, возле огромного темно-серого дома. Нас подняли на лифте на четвертый этаж. На лестничной клетке две массивных двери. Одна уже приоткрыта. Нас приветливо встретил комендант, сказал, чтобы мы располагались, если будет в чем необходимость, звонить ему в любое время. Встречавшие нас люди ушли. Мы стали осматривать наше новое жилье. Это была не квартира, а графские апартаменты, которые мы видели только в кино. Все просторное, обустроенное. Прихожая. Слева — кухня, справа — детская комната. Дальше — большая гостиная, посредине стол с резными толстыми ножками, у стены — книжные полки, под раздвижным стеклами вся русская и зарубежная классика, уютный уголок с круглым столиком и нарядным оранжевым торшером. Дальше по коридору — спальня для родителей, а еще дальше — папин кабинет: тут большой письменный стол, затянутый зеленым сукном, настольная лампа, телефон, шкаф с книгами Ленина-Сталина. Везде ковры, картины. Все продумано до мелочей: от посуды до Танюшкиных игрушек.

Мы приехали в воскресенье, а в понедельник маме уже позвонили и объяснили, где находится школа, где дети будут учиться. Это была особая школа. В ней учились дети вождей, членов правительства и высокоответственных работников. Маме не стыдно было показать наши табели успеваемости. Мы с сестренкой хорошо учились, но разве наша заштатная артемовская школа могла тягаться со столичной, да еще и правительственной школой, в которой преподавали самые заслуженные учителя, в которой были всякие кружки, и ими руководили мастера культуры и спорта. Конечно, мы с Танюшкой побаивались незнакомых столичных ребят, всяких зазнаек, но как это ни странно обеих нас встретили нормально. Я ведь уже была пионерка и активистка, сразу же записалась в два кружка — стрелковый и санитарный. Ну, как же! Если враг нападет, будь сегодня к походу готов». Это у меня от моей дорогой бабушки Маруси: всегда во мне жил боец.