Неистовый Роланд. Песни I–XXV - [32]

6 Разбранив сумасбродством

Ту охоту свою покончить с жизнью,

Весь измокший, он тронулся в путь

И набрел на хижину пустынника.

Здесь втайне решил он выждать,

Какие послышатся слухи —

Обрадуется Гиневра его гибели

Или будет печальна и верна.

7 И сперва он слышит: Гиневра

Чуть жива от великой горести

(Лишь о том по сей стране и твердили —

Так шумела о том молва).

Это было совсем не то,

О чем думал он, терзаясь отчаяньем.

А потом он слышит: Лурканий

Обличает Гиневру пред отцом.

8 Горит гневом Ариодант на брата,

Как горел любовью к королевне, —

Понимает, эта месть — за него,

Но не в меру она страшна и нещадна.

А потом он слышит: никто из храбрых

Не решается в защиту Гиневры,

Потому что Лурканий силен и смел,

И идти на него надобно подумавши;

9 А кто знал его, тот знал, что в нем —

Острый ум, здравый смысл и осторожность;

Значит, верно, в словах его — правда,

Коли он за них идет на жизнь и смерть.

Оттого-то бойцы и сомневались,

Вдруг защита обернется им бедой?

И поразмышляв, Ариодант

Сам решил предстать на вызов брата.

10 «Горе мне! — сказал он — нет сил

Видеть, как она за меня страждет!

Мне и смерть не в смерть,

Если прежде меня умрет Пгаевра.

Она — моя дама, она — моя богиня,

Она моим очам — как небесный свет;

Виновна она или не виновна,

Долг мой — спасти ее или пасть в бою.

11 Я знаю, она виновна. Пусть!

Я умру. Но и это мне не в тягость,

А лишь то, что вслед моей смерти

И она, прекрасная, должна умереть.

Только мне и утешенье в кончине,

Что хваленый ее Полинесс

У нее на глазах

И не шевельнется ей на помощь,

12 А я, столько вынесши обид,

Пред ней паду за ее спасенье.

Заодно я накажу и брата,

Запалившего такой пожар:

Ему станет больно,

Как узнает он, что жестоким своим подвигом

Он хотел отомстить за родного,

А сгубил его собственною рукой».

13 Додумав такую думу,

Добывает он новый доспех и коня,

Черное покрывало и черный щит

В узоре горчичного цвета

И счастливо приискивает оруженосца,

Никому не знакомого в тех местах;

А потом я уже рассказал,

Как, неузнанный, он вышел на брата,

Гиневру выдают за Ариоданта,

14 И что приключилось потом,

И как в нем признали Ариоданта.

И не меньше был рад ему король,

Чем освобождению дочери;

Рассудил он, что нет на свете

Любовника искреннее и вернее,

Чтобы после таких обид

Встал за обидчицу на родного брата;

15 И по собственной душевной приязни

И по просьбам всего двора,

А пуще того — Ринальда,

Выдает он дочь за Ариоданта,

Герцогство же Альбанское,

Выморочное за Полинессом,

Чтобы больше ему не пустеть,

Отдает он за королевною в приданое.

а Далинда уходит в монастырь

16 А Ринальд упросил за Далинду,

Чтобы ей простить, в чем виновата;

И она, уставши от мира,

Обратила душу к господу богу,

По обету приняла пострижение

И черницей скрылась в Датскую землю.

Но пора нам воротиться к Руджьеру,

Мчащемуся в небе на крылатом коне.

Тем временем Руджьер на гиппогрифе

17 Духом Руджьер тверд,

Ликом не побледнел,

Но уж верно, сердце

Трепетало в нем, как лист на ветру,

Далеко позади

Осталась Европа,

Далеко позади —

Геркулесов рубеж, заветный кораблям.

18 Гиппогриф, пернатый исполин,

Мчит его стремглав

Быстрей орла,

Держателя огненных стрел;

Ни одна из птиц

Не проворнее его в выси,

И ни молния, ни гром

Не мгновенней меж небом и землей.

19 По прямой черте, не свернув,[102]

Неоглядный покрыв простор,

Начинает, наконец, летун,

Утомленный ветром,

Снижаться широкими кругами

Над островом,

Подобным тому, куда дева Аретуза

Тщетно сквозь пучину спасалась от любви.

прилетает на остров феи Альцины

20 Во всем своем перелете

Ничего Руджьер не видел краше и милей;

Облети он весь свет,

Он нигде бы не нашел приюта сладостней,

Чем остров, куда, кружа,

Опускался его летун:

Пахотные долы, покатые холмы,

Светлые воды, прибрежные рощи, нежные луга.

21 Привольные дубравы, где дышат

Лавры, пальмы, ласковые мирты,

Кедры, померанцы, чьи цветы и плоды

Все прекрасны и все по-разному,

Лиственными ветвями сплетали сень

От полуденного летнего зноя,

А в ветвях с бестревожным пением

Перепархивали соловьи.

22 Меж белых лилий и алых роз,

Вечно свежих под лелеющим зефиром,

Безмятежные виднелись зайцы и кролики,

Горделивые высились олени

И щипали или жевали травку,

Не боясь ни стрел, ни сетей,

И с луга на луг

Быстрые и проворные скакали лани.

23 Как спустился гиппогриф до земли,

И способно стало сойти с крылатого,

Соскакивает Руджьер с седла

И оказывается на цветистой траве,

Но узду не выпускает из рук,

Чтобы вновь скакун не пустился в лет,

И на берегу его привязывает

К зеленому мирту меж сосны и лавра.

24 Здесь, где бил источник

Под сенью кедров и плодовых пальм,

Он слагает щит, он снимает шлем,

Вынимает руки из железных рукавиц,

И глядит то в море, то в горы,

Подставляя лицо живительному ветру,

Добрым шелестом

В высях колеблющему и бук и ель.

25 Он остужает в светлой свежей струе

Высохшие губы, он окунает

Руки, чтобы выстыл их жар,

Натружденный железными доспехами.

Не дивитесь, что ему тяжело:

Не было ему передышек, —

Без оглядки, не снимая брони,

Он пронесся три тысячи миль.

Здесь Астольф, обращенный в мирт,

26 А тем временем привязанный конь

Над густою травой, под густою сенью

Рвется прочь, перепуганный

Из тенистой рощи неведомо чем:

Сотрясает привязью мирт,

Осыпает зелень к его корням,

И колеблется ствол, и падают листья,