Наши времена - [88]

— Что случилось? — обеспокоенно спросила она.

— Ничего.

— Но все же? Я ведь вижу, что тебя что-то мучает. Почему ты мне не хочешь сказать?

— Ничего, Поля, не случилось. Моя печь, то есть я имею в виду печь нашей лаборатории, уже готова, и после нее будет работать много новых печей, таких же, как наша, и еще лучше. Но я лично тут оказался в дураках. Больше ничего. Книгу об этом написал за меня Райский.

— Что значит — за тебя написал?

— То и значит. Как хочешь, так и понимай. Я все еще, наверное, не научился жить на свете. Но вообще… Книга, — это, конечно, важно, но еще важнее сама печь, а она у меня горит.

— Но книгу ты уже закончил? — продолжала она допытываться.

— Почти. Почему это тебя так интересует? Что за лихо, если мир услышит первое слово о печи не от меня?

— Не притворяйся безразличным. Что значит не от тебя? Ты же ради этого принес в жертву всю свою жизнь, и не только свою…

В эту минуту она совсем забыла о том, что Райский для нее уже тоже не чужой, и почувствовала острую жалость к Лебору, к самой себе. Глаза наполнились слезами.

— Этого еще не хватало! Я гляжу, ты совсем в плаксу превратилась. Ну, перестань же, — он притянул ее к себе и обнял, а она все никак не могла удержать слезы, которые, казалось, без особого повода текли по пламеневшим щекам.

На перекрестке через три дома от поликлиники стоял Райский в своем бежевом костюме и, точно влюбленный юноша, бросал нетерпеливые взгляды в сторону двери, из которой должна была появиться Полина Яковлевна. Дверь поликлиники то и дело открывалась и закрывалась, и каждый раз он обращал туда взгляд в надежде поскорее увидеть ее.

Райский знал в своей жизни немало женщин, он отнюдь не принадлежал к тем, которые всю жизнь любят одну-единственную. Нет, однолюбом он не был. Он привык к мимолетным непродолжительным связям и столь же поспешным, торопливым расставаниям. Эти расставания протекали иногда тихо, вполне благопристойно, со спокойным и равнодушным «всего хорошего», а иногда не обходилось без слез и скандалов. С такой женщиной, уже далеко не первой молодости, как Полина Яковлевна, Райский поначалу вовсе не рассчитывал играть в серьезную любовь, однако неожиданно все обернулось иначе. Познакомился он с ней действительно не без задней мысли. Его не так интересовала она, как тихая, спокойная квартира с великолепной библиотекой, которая здорово могла ему пригодиться в работе над диссертацией. Но чем больше он узнавал Полину Яковлевну, тем ближе она становилась ему. Выдержанная, уравновешенная и для своих лет милая, симпатичная. Он находил в ней положительные качества, отсутствовавшие у его собственной жены, с которой он не жил, а, как дальней бедной родственнице, посылал ей каждый месяц достаточную сумму денег. Незаметно для самого себя он крепко привязался к Полине Яковлевне. «Славная, порядочная женщина, которой еще нет пятидесяти, гораздо лучше молодой ветреницы», — заключил он, желая оправдать этот выбор в собственных глазах.

Наконец она вышла из поликлиники, и он медленно, стараясь не привлекать внимания посторонних, зашагал ей навстречу. Потом они сели на один из катеров, курсирующих по каналу имени Москвы и предоставляющих жителям столицы возможность побывать в зонах отдыха. Сошли с катера в Бухте радости — дачном поселке, ничем, кроме привлекательного названия, особенно не отличающемся от других пригородных поселков.

Они углубились в лес, начинавшийся неподалеку от канала. Тут и там под деревьями валялись бутылки, бумага, окурки. Трава всюду была примята и вытоптана, словно по ней проехали катками. Вчера было воскресенье, и отдыхавшие здесь люди оставили заметные следы своего вольготного времяпрепровождения. А небо было чистым, голубым, пахло свежей прохладной водой и всеми запахами, которыми полон лес в пору бабьего лета, когда вечнозеленая хвоя перемежается с желтеющей листвой березы и дуба.

— То, о чем я попрошу тебя, покажется тебе очень глупым. Наверное, это и в самом деле глупо, нелепо, но сделай эту глупость ради меня… если ты меня действительно любишь… — У Полины Яковлевны перехватило дыхание, видно было, что то, о чем она хотела его попросить, имело для нее большое значение, что ради этой просьбы она сегодня, в будний день, отправилась с ним в Бухту радости.

— Для тебя, дорогая, я готов на самые отчаянные безрассудства, на самые дикие глупости и нелепые выходки. — Райский притянул ее к себе. — Все, что ты пожелаешь, не может быть сложно и невыполнимо для меня.

— Отложи на время защиту своей диссертации.

У Райского вытянулось лицо. Он был, что называется, ошеломлен и огорошен этой просьбой.

— Что ты, душа моя, имеешь против моей диссертации?

— Я против нее ничего не имею, меня очень радует, что она готова у тебя, только отложи защиту.

— Но почему? В своем ли ты уме, Поля? — Он засмеялся, потрогал рукой ее лоб. — Кому это нужно, чтобы я откладывал? Такое научное исследование, как мое, имеет большое перспективное значение, моя работа должна как можно скорее заявить о себе. В этом заинтересован не только диссертант, будущий доктор, но и институт, академия, а в широком плане — вся страна.