Наши времена - [89]

— Оставь в покое, пожалуйста, всю страну… Если ты меня любишь… так докажи это. Отложи защиту, пока не выйдет книга Ханина.

— А, теперь я понимаю. Это нужно для мужа, для его репутации и положения. Но репутация у него прочная, никто ее у него не отнимает. Зачем нужно, чтобы я откладывал защиту? Какая ему польза будет от этого?

— Пусть никакой пользы не будет. Но он первый начал работать над этой темой, он отдал этому всю жизнь, все свое здоровье, и он должен, по всем правилам, первым пожать плоды…

— Я вижу, Полечка, что ты имеешь весьма смутное понятие о том, что такое защита диссертации — кандидатской и тем более докторской. Это совсем не так просто. Дают объявление в газете, вывешивают большое извещение, указывают день, час, когда состоится защита, рассылают приглашения авторитетнейшим ученым, копии реферата направляют на отзыв в те научные учреждения и организации, которые компетентны в этой области и в той или иной мере заинтересованы в работе диссертанта. Авторефераты диссертации посылаются в крупнейшие библиотеки. Берите, читайте, потом приходите на защиту, слушайте, выступайте, «за» или «против». И если что украдено, хватайте за руку, указывайте на погрешности, на изъяны. Двери открыты для всех, становитесь за кафедрой и говорите все, что угодно… говорите, цитируйте…

— Я знаю, я знаю, — Полина Яковлевна вспомнила тот холодный апрельский день, когда снег шел вперемежку с дождем, и она, озябшая, заметила на воротах Института стали объявление о защите диссертации. Ей тогда просто захотелось немного посидеть в тепле, и она зашла в указанную в объявлении аудиторию, примостилась за столом, стоявшим с краю и никем не занятым. На маленькой сцене стоял человек лет тридцати, смуглолицый, с черной густой шапкой волос на голове. На нем был сверкающий новизной черный костюм, в котором ему, очевидно, было жарко. Кажется, что все это было совсем недавно, а сколько воды утекло с того дня. Лучшие годы остались позади. — Но скажи мне, — заговорила она отогнав от себя воспоминания, — скажи мне честно и прямо, ты использовал материалы Ханина, его конспекты и записи — те, что он оставил дома, в своей библиотеке?

— Разумеется, использовал. Это никому не запрещено. Нужно только указать источник, откуда заимствовано, и я это указываю. Десять страниц у меня заполнены фамилиями авторов и названиями книг, которые я использовал. Ты должна знать, дорогая, о том, что ни один ученый на свете, ни один доктор не становится им сам по себе, он взбирается наверх по спинам других. Если хочешь, я могу привести тебе тьму примеров на эту тему. Я использовал сотни книг, трактатов, исследований, я экспериментировал, как ты знаешь, специально ездил в Сибирь…

— Но чьих усилий, чьей работы здесь больше? Твоей или Ханина?

— Поля, у тебя же высшее образование, ты сама доктор, — рассмеялся Райский. — Спору нет, работа в поте лица — благородное дело; это очень ценное качество, когда человек умеет выкладываться до конца, без остатка, но одного этого прекрасного свойства еще мало. Оно указывает лишь на то, что данный индивидуум недалеко ушел от верблюда. Это вечно живая проблема Моцарта и Сальери, и она никогда не будет решена.

— Ты, конечно, считаешь себя Моцартом?

— Моцарт был гениальным человеком, и я не могу по нему равняться. Я не гений, но люблю на определенное количество работы затрачивать минимальное количество энергии.

— Мне кажется, что ты затрачиваешь самый минимум… И это тебе удается потому, что ты не очень разборчив в средствах.

— О, так ты меня обвиняешь… Я готов искупить свою вину перед твоим мужем, с которым некогда как будто неважно обошелся, но как и чем я искуплю свою вину в том, что влюбился в его жену? — Райский негромко засмеялся, обнажив красивые, крепкие зубы.

— Ты однажды, помнится, говорил о раскаянии; осмотрись наконец.

— Но в чем я сейчас грешен?

— Сейчас мы оба грешны.

— Вот так и говори. Но это такой старый, извечный грех со времен Адама и Евы, что с ним ничего нельзя поделать. Я очень ценю твоего мужа, твоего Лебора, как ты его называешь, однако скажи мне, дорогая, когда он уезжает?

— Ты спрашиваешь об этом уже второй или третий раз. Когда он уедет, я уеду вместе с ним.

— Даже так? А я? — Он спросил это с комической беспомощностью, которая не вязалась с его обычной самоуверенностью, апломбом. Он смотрел на нее и ждал; может быть, она признается, что сказала это просто так, желая посмотреть, какое впечатление произведут на него эти ее слова.

— С тобой я расстаюсь сегодня, — сказала она. — И прошу тебя — не звони мне. Чем скорее мы забудем то, что было, тем будет лучше.

— Поля, что с тобой? Не узнаю тебя. Ты стала совсем другая.

— Я была другая. Теперь я стану прежней.

— Ты же его не любишь. Ты сама мне говорила, что не любишь его.

— Люблю или не люблю, поздно говорить об этом. Я еду с ним.

— Одумайся, Поля. Я не представляю себе жизни без тебя.

— А я своей жизни — без него.

— Ты просто жалеешь его. Это первый признак того, что ты его не любишь.

— Я же тебе сказала — люблю или не люблю. Пусть будет, что не люблю его…

— Чего же тогда ты так беспокоишься о нем? Он как-нибудь сам постоит за себя. Послушай-ка, Поля, по правде говоря, ты меня удивляешь сегодня.