Наши времена - [86]

— Мне бы нужно было позвонить Райскому, — сказал он.

— Райскому? Зачем он тебе?

— Кажется, мы коллеги…

— Ты приехал на защиту его диссертации?

— Откуда тебе известно о его диссертации? — Лебор поднял на нее удивленные глаза.

— Я же тебе сказала, что он приходит к нам в поликлинику.

— И он с тобой говорил об этом?

— Он болтает обо всем. Болтливый пациент. И я как раз теперь вспомнила. Что ты смотришь так? Ему нельзя разговаривать со мной, поделиться?

Его растерянность, изумление она истолковала по-своему. Неужели он догадывается, а может быть, уже догадался? Может, кто-нибудь из соседей уже успел шепнуть ему кое-что на ухо. Та же самая Ита, которая вечно торчит на скамейке около подъезда… Конечно же она приметила Райского, наверное, не один раз видела, как он направлялся в квартиру Ханиных.

Лев Борисович уединился в своем кабинете. Так, может быть, и лучше, хотя нет, пусть лучше бы он шумел, негодовал, пусть бы из себя выходил, рвал и метал, лишь бы не сидел, храня глубокое молчание.

Частые телефонные звонки в коридоре, вероятно, не мешали ему сосредоточиться на чем-то своем, словно для него вовсе не существовали явления внешнего мира. Поля подбегала к телефону, большинство звонков относилось, разумеется, к ней. Звонили больные. Но один телефонный звонок привел ее в большую растерянность, в замешательство, она приглушенным голосом что-то сказала в трубку, положила ее на столик и вошла к Лебору, внешне равнодушная и спокойная.

— Ты интересовался Райским… Он легок на помине, позвонил. Хочет прийти к тебе в гости. Или, может, ты отложишь его визит до другого раза? — спросила она с кажущимся безразличием. — Я скажу, что тебя нет.

— Где это ты, Поля, научилась обманывать? Говорить нет, когда я дома. Я же тебе сказал, что мне нужно его видеть, я должен его видеть! Скажи ему, если он может, то пусть приходит сейчас. Я жду его. Но почему это ты должна ему отвечать? Я сам ему скажу.

Он стремительно поднялся с места, вышел в коридор и взял трубку:

— Добрый вечер, Анатолий Данилович, я жду вас. Приходите сейчас. Нет, я не устал. И время еще не позднее…

Зимой Райский носит красивую ондатровую шапку, а в другое время года — желтую кепочку с продолговатым узким козырьком, она ему очень идет, и так же как зимой, приходя к кому-нибудь в гости, минуту-две не расстается со своей дорогой ондатрой, так он не торопится снять с головы и эту легкую кепочку — пусть полюбуются подольше, получат удовольствие.

Когда Поля открыла ему дверь, он галантно поцеловал ей руку и, не снимая кепки с головы, наклонился к ее уху, шепнул, показав рукой на дверь кабинета:

— Он там?

— Там. И долго у него не задерживайся. Он устал, целый день носился…

— Хорошо, хорошо, дорогая… — Он оглянулся и, словно озорной мальчишка, быстро обнял ее и поцеловал.

Вся зарумянившись, она поспешно отпрянула в сторону.

— Что слышно в теплых краях? — громко спросил Райский, войдя в кабинет к Ханину. — Лишь у вас в Сибири я в прошлом году немного отогрелся. Зимой в Москве были отчаянные морозы и лето тоже холодное.

Он даже сгорбился, вобрал голову в плечи, точно ему на самом деле было холодно, но обе руки, которые он по-дружески, по-братски протянул Льву Борисовичу, были горячими. Видно было, что у него вообще хорошо на душе. Он был в светлом бежевом костюме, распахнутый воротничок ярко-голубой тенниски обнажал покрытую свежим загаром шею. Все сверкало, играло на этом человеке.

То, что Ханин неожиданно приехал в Москву как раз тогда, когда Райский собирался защищать диссертацию, могло быть для диссертанта хорошо, а могло быть и плохо. Райский был настроен оптимистически и верил, что все только к лучшему. Ханин не будет мешать, он не может, не посмеет этого сделать. Отношений между ними весьма напряженные, но, несмотря на это, а может быть именно благодаря этим напряженным отношениям, Ханин вынужден будет быть объективным. Чужие мысли, чужие теоретические положения он, Райский, использовал и привнес в диссертацию лишь постольку, поскольку это было необходимо для того, чтобы обосновать свои собственные новые выводы и результаты. Эксперимент, который он провел на кафедре в институте, где сейчас работает, в некоторой степени действительно повторяет опыты, сделанные в сибирском городке, однако реализовано это все совершенно самостоятельно. Ханину, разумеется, будет обидно, что не он первый опубликовал работу по теме, над которой работает многие годы, он теряет приоритет, но здесь уже речь идет о личном везении, о самолюбии, о гоноре, о человеческих слабостях вообще, и все это не имеет прямого отношения к существу проблемы. Он, Райский, может быть доволен. Он никуда не уезжал, семью не бросал, не лез из кожи вон, да и не трудился в поте лица, а успел больше, чем другие. Теперь он на коне, он перегнал. Нужно уметь обгонять другого, иначе тот обгонит тебя, и ты будешь вечно на задворках. Сейчас Райский даже жалел Ханина, которому все достается неимоверно трудно. Ханин трудолюбив, не без способностей, но он медлит, ищет все новые обоснования для своих поисков, забрался в Сибирь, и, очевидно, той сибирской печью его эксперимент не закончится, он будет искать новые доказательства эффективности своего метода, будет заниматься усовершенствованиями, все еще не считая себя вправе опубликовать работу на основе полученных данных. Он будет продолжать экспериментировать, строить новые печи. В мертвом металле он разбирается хорошо, зато значительно слабее в сложностях самой жизни.