Направление — Прага - [88]

Темнело.

Офицер выкрикнул последние распоряжения.

Через три минуты на лугу погасли все огни.

Еще через четверть часа луг опустел, и на нем осталось лишь несколько дозоров.

Свежий ветерок под вечерний звон колоколов сельского костела развеял тучи на небосклоне. Пейко вместе с другими молодыми жеребцами направил свой грустный, просящий взгляд к золотистому серпу месяца. Язмина и ее подруги спокойно паслись, пощипывая травку.

В это время паровозик, тяжко пыхтя, притащил в тупичок первые пустые вагончики для скота. Охрипший машинист по-словацки переругивался с немецким солдатом-переводчиком.

— Где это видано — во тьме грузить скот?

— Приказ есть приказ, его не обсуждают.

— А мне плевать! Грузить не буду.

Дюро впервые после побега из школы усмехнулся: машинист Бендик был его старым приятелем.

Тихо, словно уж, соскользнул Дюро с дуба. Сделав крюк, чтобы не услышали шороха его шагов дозорные, подкрался он к паровозу с неохраняемой стороны. Выждав, когда переводчик занял свое внимание перепалкой погонщиков с испуганными коровами, Дюро шепнул:

— Дядя Бендик! Это я…

— Кто?

— Дюро Хмелик.

— А ну-ка гребись отсюда! — строго зашептал Бендик и прижал палец к губам.

— Возьмите меня на паровоз!

— Сегодня я с охранниками. В другой раз…

— Куда вы коней повезете?

— Не знаю, куда прикажут.

— Этим же составом?

— Нет, этим только коров… Коней, наверное, завтра.

— Так завтра мне скажете?

— Обязательно… если вернусь… А теперь беги!

— Спасибо, — прошептал Дюро на прощанье и на четвереньках отполз от паровоза под густую ракиту. И вовремя, потому что переводчик уже учуял что-то неладное и навострил уши, удивляясь, как это дядя Бендик ни с того ни с сего разговаривает сам с собой.

Близилась полночь, когда Дюро увидел наконец светящееся окошко своего дома. По пути к Лазовиску прислушивался к каждому подозрительному шороху — не был ли он осторожными шагами дозора. Он вслушивался и в приближавшиеся звуки фронта; в ночном небе отражались его всполохи, а однажды над горизонтом даже вспыхнула красная ракета и рассыпалась роем мелких звездочек, которые падали две-три секунды и гасли одна за другой.

Когда отец выслушал, какие приключения были сегодня у Дюро, то решил:

— Завтра из дому ни ногой.

— И даже в школу?

— Даже на улицу! Могу я надеяться на твое честное слово или должен запереть тебя в подвале?

— А Пейко ты оставишь немцам?

— Человеческой жизнью можно рисковать только ради человеческой жизни… или ради великой цели, — протянул ему отец правую руку.

— Мне будет нелегко, но запирать меня не нужно, — стиснул ее по-мужски Дюро. — А ты действительно боялся за меня?

— Как никогда, — признался отец.

Следующий день пролетел, как летний вихрь. Отец решил перенести все ценные вещи в подвал и подготовить его к тому, чтобы пересидеть в нем бои. Под туго набитые тюфяки он заботливо на всякий случай уложил лопаты, мотыги, топор и кирку, чтобы было с чем выбраться на свет божий, когда фронт минует.

— Не лучше бы переждать в пещере под Бурной скалой? — спросил мальчик.

— Не первому пришло это тебе в голову, но все боятся идти туда.

— И ты боишься?

— Да, — признался отец и спокойно надел на плечи вещевой мешок, так как в местечко, полное разъяренных немцев, идти совершенно не боялся.

— А почему мы должны бояться Бурной скалы?

— Да потому, что она дымит и с Лазовиска там никого нет.

— А мы с ребятами так здорово все там подготовили, — с сожалением сказал Дюро.

— Бог знает кто там обосновался: то ли наши, то ли чужие?

— Ты думаешь, враг? — Глаза у Дюро расширились.

— На рассвете здесь шныряли жандармы, но тебя было не разбудить даже пушкой! — вставила мать.

— Это те… что с такими бляхами?

— Да, да. Они искали каких-то беглецов.

— Ну, если заметили тот дым… — Отец задумчиво вынул из кармана большие дедовские часы. — Если уж они решили прочесать горы, то могут обнаружить их в любой момент. А если им еще взбредет в голову бросить в пещеру пару гранат…

Дюро бросило в дрожь, когда он представил себе растерзанные тела, такие, какие он видел однажды в киножурнале.

— Ну вот, так-то обстоят дела с укрытиями, — собрался в дорогу отец. — Всюду сейчас опасно появиться, дома все же спокойней. Потому что первое, о чем сегодня спрашивает при встрече немец гражданского человека: почему ты не дома, если у тебя чистая совесть?

— Ничего не покупай, кроме соли, — напутствовала его мать. Она, конечно, не пустила бы его в местечко, если бы об этой чертовой соли позаботилась неделю назад. — Неизвестно, когда теперь в этой заварухе откроют лавку, а соли у нас меньше килограмма.

— И узнай еще у дяди Бендика, куда он отвез Пейко? — крикнул на прощанье отцу Дюро.

Он смотрел в окно вслед удалявшемуся отцу, а мать махала ему белым полотенцем, словно опасаясь, что он уже не вернется.

— Если б нам оставили Язмину или хотя бы коровку, — вытерла глаза мать. Но тут в ее взгляде появилась непреклонная решимость: — Что ж, на то мы и люди, что, когда нужно будет, сами впряжемся в плуг! — Она достала из-за печки молоток и гвозди, бросила взгляд на сына и велела ему подавать ей старые доски. Молча они забивали ими окна, чтобы после войны не искать стекло, которое трудно будет найти.