На своей земле - [105]

— Я здесь, — выдохнул, казалось, весь холм разом.

А потом она его увидела.

Бетани и прежде не могла называть его братом, теперь же то, что стояло перед ней, не напоминало и человека. Кожа его сияла, сквозь нее проросли цветы — это было зрелище жуткое и притягательное разом. Волосы — бледная паутина — падали до самых пят, а лицо было подобно отражению в воде — колеблющееся, почти не имеющее черт, готовое измениться в любое мгновение.

Бетани судорожно всхлипнула, глядя на него.

— Не бойся, — сказало создание. — Я меняюсь. Скоро я снова буду почти как ты. Это кокон.

Ее едва не стошнило от одного этого. У него и голос был высокий, стрекочущий. Как у кузнечика, подумала она. Но это все на самом деле не имело значения.

— Моя дочь умирает, — сказала Бетани сухим, надтреснутым голосом — и из этой трещины хлынул поток бессвязных жалоб и рыданий.

Бетани захлебывалась, задыхалась от слез, и ей казалось, что она не прекратит плакать никогда. Но слезы кончились, как кончается все, и она поняла, что стоит в кольце рук сида, припадая к его плечу, стиснув его до боли. Сид гладил ее по волосам, и Бетани коротко всхлипнула.

— Она не умрет, — сказал сид. — Нет, нет, не умрет, ну, не плачь же, невозможно смотреть. Ты и так вот сколько наплакала.

Он указал вниз, и Бетани глянула на траву. Вокруг их ног раскинулся круг из сияющих белых цветов-колокольчиков.

— Это я?

— Ты.

Сид склонился и сорвал один из цветков.

— Возьми и положи дочери под подушку. Она поправится к вечеру.

Бетани забрала цветок, коснувшись его пальцев, и они были теплыми. Сияние уходило из них, стебли, проросшие его руки насквозь, ползли под кожу, и Бетани подняла голову, глядя ему в лицо.

Почти человеческое.

— Что? — сердито спросил Эоган. — Что смотришь? Я вспомнил тебя, вот и вышло скверно, видишь? Придется теперь снова ждать, покуда я перестану быть человеком.

Бетани улыбнулась сквозь слезы.

— Прости.

— Пустое, — он дернул плечом. — Ради тебя, и твоей дочери, и дочери ее дочери, если понадобится, я вспомню снова. Буду вспоминать каждый раз. И не плачь больше, когда можешь прийти ко мне и сказать, что я тебе нужен. Вот выдумала. Да иди же домой, тебя ждут!

Бетани поднялась на носки и поцеловала его в щеку перед тем, как опрометью кинуться вниз по тропе.

Когда она вошла в дом, то на пороге столкнулась с мужем.

— Я хотел искать тебя, — шепотом сказал он.

— Я только дошла до луга и вернулась обратно.

Бетани проскользнула мимо него, остановилась у постели Улы. На мгновение ее рука скользнула под подушку, словно поправляя. Ула глубоко вздохнула во сне, и Бетани так и осталась сидеть на полу, глядя на ее лицо.

К полудню жар спал.

…и о том, что было после

— Из тебя не выйдет настоящего сида.

Гейрт соткался из бледного, уже тающего тумана, скрестил на груди руки.

— Ни теперь, ни через двадцать лет, ни через два века. Ты слишком увлекаешься возней с людьми. Ты должен был спать, и эта плоть истлела бы и превратилась в прелые листья, чтобы листья вновь стали…

Эоган, сидящий на стволе упавшего дерева, рассматривая свои ладони, поднял голову, молча ему улыбнулся.

Гейрт вздохнул, шагнул к нему и уселся рядом.

— Не имеет значения, — сказал он. — Так даже забавней. В каком еще холме есть человек, который сам к нам пришел?

— В северном Кроннахе.

Гейрт, не глядя, хлопнул его по затылку, как кошка хлопает лапой котенка. Эоган хихикнул и привалился к нему плечом.

— Пойдем домой. Солнце взошло. Кейти хочет спать, я тоже, и только ты вздумал вдруг бродить днем, как человек. Может, ты хочешь вернуться к людям?

Эоган фыркнул и поднялся первым.

— Почему бы мне этого хотеть? Идем, Гейрт.

…Сиды любят молоко, это всякому известно. Бетани и прежде порой оставляла чашку за дверью перед сумерками Самайна, оставляли и другие женщины. В этом году она вышла из дома, когда уже стемнело, — нарочно спохватилась, забыла, мол.

Когда она ступила за порог с чашкой молока в руках, небо уже сделалось темно-синим, как глазурь на мисках, которые продавали на прошлой ярмарке, и ветви деревьев раскололи его узором трещин.

Вокруг было тихо, и Бетани остановилась на крыльце, глядя вокруг. Она стояла так довольно долго, ожидая сама не зная чего.

— Бет! — крикнул из дома муж. Она отозвалась:

— Уже иду!

Бетани поставила чашку и сказала вполголоса, обращаясь ко всему миру вокруг:

— Это не вам, это Эогану. Это моему брату! — она запнулась, но продолжила: — И если ты хочешь… и слышишь… ты можешь войти в мой дом во всякий день, не только нынче ночью! Я разрешаю.

Где-то вдали пропел охотничий рог; его высокий чистый звук повис в воздухе, как оклик по имени. Бетани улыбнулась и вернулась в дом.

Наутро она нашла чашку пустой, а на дне ее — золотое кольцо.

…и о том, как шло время

В ночь Самайна бабушка всякий раз выставляла за дверь чашку молока, что-то приговаривала. Все уже привыкли, не мешали ей. Только Маргарет, бывало, посылали увести ее с улицы, если она слишком уж долго там торчала. Ночь-то, поди-ка, не та, чтобы оставаться под открытым небом. Бабушка всегда шла спокойно, не спорила.

В этом году она слегла. Не поднималась уже несколько дней, не поднялась и вечером. Маргарет спросила, не хочет ли бабушка, чтобы на крыльцо вынесли молоко, но та только головой помотала.