На своей земле - [103]

Кинна обернулась на Арта, и тот спросил:

— Деньги-то у тебя есть?

— Конечно, — заторопился гость. — Я заплачу.

Он полез в карман и, пока он копался там, капюшон съехал с его волос. С плеча упала тяжелая, отливающая серебром коса. Насквозь ее оплетал побег плюща, усыпанного мелкими белыми цветами, венок из него был у гостя на голове. Кинна ахнула, вскрикнула в глубине дома Бетани.

— Закрой дверь, быстро! — рявкнул Арт. — А ты ступай прочь, отродье! Иди, откуда пришло!

Сид взглянул на него поверх плеча Кинны. Лицо его перестало быть застенчивым и простодушным, оно даже юным быть перестало — потому что те, кто выходят из-под холмов, времени не знают. Это было лицо с монеты, вычеканенной на века и в веках не меняющейся.

Он отстранил Кинну со своего пути, как человек отгоняет в сторону кошку, и шагнул в дом. Над его головой порхнула в дом сорока, сбросила с притолоки рябиновую ветку; сид перешагнул ее, входя.

С грохотом сорвалась с двери железная подкова, краснеющая и оплывающая. Пол под ней задымился, и почти сразу ее затянуло полосой тумана, льющегося из распахнутых дверей вслед за сидом. В воздухе пахло горячим металлом, горящим деревом, но больше всего — холодным свежим запахом травы и снега.

Бетани шарахнулась с пути сида к дальней стене, и перед ним остался только Арт, схвативший со стола нож.

— Ты не узнал меня, отец, — сказал сид. — Я Эоган.

— Ты не мой сын, — огрызнулся Арт. — Эоган удрал из дома, туда ему и дорога!

— Я не твой сын, правда. Ее.

Он, не глядя, безошибочно указал на мать.

— Ну так забирай ее и иди прочь! Иначе…

— Что? — Эоган улыбнулся. — Ударишь меня снова? Как прежде?

Арт удобней перехватил нож.

— Сам не уберешься, я и теперь тебя прирежу, сколько бы ты с собой птиц не натащил.

— Я думал, будет крыса, — невпопад ответил Эоган. — Они наглые, но трусливые, если пугнуть. Но, видно, волк. Псам…

Арт ударил его ножом, но лезвие вспыхнуло у него в руке, и он закричал. Это был страшный громкий вопль, все не прекращающийся, не стихающий, переходящий в звериный вой, и в какое-то мгновение он грянулся на четвереньки, не прекращая выть. Его голос все меньше походил на человеческий, и настал момент, когда перед Эоганом оказался крупный волк.

— Пошел вон, — бросил Эоган, и волк проскочил мимо его ноги и вынесся в туман мимо обомлевшей Кинны.

Снаружи раздался восторженный собачий лай. Гон начался.

— Бетани, — позвал Эоган.

— А? — осторожно спросила она.

— Ты рассказала мне о холме, на котором сид расчесывает волосы, когда мы были детьми, — Эоган улыбнулся. — Помнишь?

Бетани молча кивнула.

— Я пришел к сиду и попросил забрать меня под холм, — он хихикнул, будто вспомнив нечто забавное, — и он забрал, как ты и сказала. Спасибо тебе. Теперь слушай: я пришел, чтобы отдать долги. Один уже уплачен. Ты сделала меня тем, что я есть, и я сделаю для тебя то, что вы, люди, назвали бы добрым делом. В сумерках накануне дня своей свадьбы ты придешь на холм, о котором рассказала мне…

Прямо под окном высоко пронзительно пропел охотничий рожок, и Эоган обернулся на дверь.

— Меня ждут. Ты придешь на холм и позовешь меня по имени, слышишь? Бетани, ты сделаешь?

Она кивнула еще раз, и Эоган сделал шаг к двери, глядя на нее.

— Хорошо. И ты уберешь все здесь, рябину и все это железо, — торопливо добавил он. — Чтобы люди не знали, что…

Рожок пропел снова, нетерпеливо, и Эоган бросился к двери. Возле Кинны он остановился, помедлил и поцеловал ее в лоб перед тем, как выйти.

— Прощай, мама, — сказал он почти нежно и вышел.

Никто не окликнул его, никто не попытался остановить. Туман хлынул за ним, как река, и он утонул в реке.

…— Стало легче? — спросил Гейрт.

Эоган стоял рядом с ним, измазанный кровью кого-то из тех, кого они загнали этой ночью, на его руке сидел ястреб, волосы почти расплелись, и он выглядел дико. Не как сид — как человек.

— Нет, — он погладил птицу по спине, и та любовно ухватила его за палец.

Гейрт знал, что ему должно быть больно — птица была приучена к сидам, чьи тела повредить трудно, — как больно и от когтей, впивающихся в кожу сквозь тонкую ткань. Но по лицу Эогана продолжала бродить рассеянная улыбка.

— Стало хуже, — добавил он. — Я думал, когда я его убью, что-то изменится. А теперь мне пусто. Я помню, ты говорил, что мне не стоит туда идти.

— Ты еще слишком человек. Несколько веков, и…

Они рассмеялись одновременно.

— …и сок трав войдет в мои жилы вместо человеческой крови, и лунный свет наполнит мои кости, и дела людей станут мне безразличны, и я стану сидом, который делает только то, что его забавляет, и не знает печали, — продекламировал Эоган, поднял на него глаза. — Я помню, Гейрт. Но мне еще нет нескольких веков.

Гейрт положил ладонь ему на лопатки, подталкивая вперед, и Эоган бок о бок с ним двинулся через болото ко входу под холм, ступая по черной, затянутой ряской воде. От шагов Эогана вода колебалась, и ряска проминалась под каблуками его сапог.

…о свадьбе

Перед своей свадьбой Бетани Малли плакала больше, чем плачет обычная девушка в такой день. Идти к сиду (называть его братом она не могла и не хотела) было страшно, нарушить обещание — еще страшнее. Ей и спросить совета-то было не у кого — мама умерла еще в прошлом году, к кому еще пойдешь с этаким.