На своей земле - [104]

Бетани изсморкала весь огромный платок, вырезанный из куска старой простыни, подрубленного по краям, раскраснелась и начала икать под вечер дня накануне свадьбы. Когда начало смеркаться, она тоскливо окинула комнату взглядом, поплескала в лицо холодной водой, потуже переплела растрепавшуюся косу и вышла из дома.

К холму она тащилась, озираясь на черные деревья вокруг, которые казались хищными зверями, наблюдающими за ней, а ведь Бетани никогда прежде не боялась темноты. Она медленно пересекла луг и поднялась на холм сквозь рощу. Поворачиваться спиной к деревьям наверху ей не хотелось, но поляну они окружали со всех сторон.

Бетани стала на самом краю тропы, глубоко вздохнула и позвала:

— Эоган!

Она надеялась, что он не появится, и можно будет просто уйти домой. Она ведь сделала, как он хотел.

В воздухе запахло цветами так, словно на дворе было начало лета. Цветами — и снегом. Бетани содрогнулась. Она помнила этот запах с того дня, как сид вошел в ее дом.

Вокруг ее щиколотки, как змея, обвилась полоса тумана, и Бетани брезгливо дернула ногой, отпихивая ее в сторону.

— Он не сделает тебе ничего дурного.

Бетани не заметила, в какое именно мгновение появился сид. Он стоял у дерева рядом, глядя на нее, и теперь даже не пытался прикидываться человеком. Он был не то лунный свет, не то статуя литого серебра. Выше самого высокого человека, которого она видела, с косой до самых колен. Прекрасный — и все же Бетани больше хотелось с криком кинуться вниз по склону, чем прикоснуться к нему.

— Спасибо тебе, — сказал сид. — Ты сдержала слово. Я тоже сдержу. Вот, возьми.

Он протянул ей туго набитый узел, но Бетани не спешила прикасаться к нему.

— Что это?

— Змеи и жабы, — сид улыбнулся.

Наверное, она изменилась в лице, потому что он тут же добавил:

— Я пошутил, Бетани. Это для твоей свадьбы, всякие девичьи штуки. У нашего отца ведь много что могло быть в сундуках, он не был бедным человеком. Ну, бери же.

Сид в это мгновение почти походил на человека, и потому Бетани протянула руку и взяла узел, оттянувший ее своей тяжестью. Он был удивительно тяжелый даже для нее, привычной к работе, но, по крайней мере, и правда не шевелился.

— Этот мужчина, за которого ты выходишь замуж… — сид запнулся. — Он хороший человек? Ты его любишь?

— Да.

— Хорошо. Я не хочу, чтобы с тобой было как с нашей матерью. Как она живет теперь?

— Она умерла в прошлом году.

Сид кивнул. Кажется, этого ответа он и ждал.

— Послушай, Бетани, если он будет жесток с тобой… твой муж… помни, что у тебя есть брат. И что я еще знаю, как быть человеком. Ты можешь прийти и позвать меня снова. Обещаешь? Если будет плохо?

Бетани кивнула, хотя знала, что никогда к нему не придет, и он улыбнулся.

— Вот и хорошо… вот и хорошо. Теперь иди домой. Хочешь, я тебя провожу? Немножко?

— Нет! — испугалась Бетани, и тут же торопливо объяснила: — Вдруг кто увидит тебя?

— Твоя правда. Ну, ступай тогда.

Бетани прошла мимо него, глядя под ноги. Вниз по склону она почти бежала и, когда у самого подножья остановилась перевести дух и обернулась, то увидела, что сид по-прежнему стоит у начала тропы, глядя ей вслед.

Он поднял руку, махнул ей, и Бетани неловко махнула в ответ, а потом поспешила дальше, через луг, к дому.

Когда она вошла в двери, снаружи было уже совсем темно. Она положила узел на стол и разожгла свечу. С ней в руке Бетани приблизилась к узлу и осторожно развязала его.

Золото хлынуло на стол сияющей рекой, она ахнула и почти сразу зажала сама себе рот, глядя на переливающиеся, жарко горящие даже в тусклом свете украшения. Здесь были гребни и браслеты, ожерелья, и полный свадебный убор — так едва ли оделась бы сама королева, не то что она, Бетани.

Это было ее.

«Всякие девичьи штуки», сказал сид, и Бетани засмеялась, стоя над столом, заваленным золотом. Девичьи штуки.

С края стола свисал угол скатерти, в который сид завернул ее убор, и Бетани разгладила его ладонью, глядя на вышитые травы, которые, казалось, трепетали от ветра. Ей почудился тихий звук флейты — но только почудился, конечно.

…о болезни

Старшая дочь Бетани, Ула, заболела за три дня до того, как ей должно было исполниться десять лет.

— Мама, — сказала она, — очень болит голова, я даже ничего не вижу. Можно, я лягу?

Ула, живая и веселая, никогда не желала оставаться в постели и минуты лишней, и Бетани встревожилась сразу же.

У нее горели щеки, Ула всю ночь жаловалась, что у нее все болит, она и лежать-то не могла толком — сидела, прислонившись спиной к подушке, так, чтобы не касаться ее затылком.

На следующий день стало только хуже, а к утру третьего дня было ясно — Ула умирает, и с этим никто и ничего сделать не может.

Бетани выскользнула из дома перед рассветом, когда дети крепко спали, и даже сама Ула прикрыла глаза (Бетани боялась, что больше она их не откроет).

— Куда ты? — окликнул ее муж, когда она уже прикрывала дверь.

— На двор. Я сейчас приду.

Бетани выскочила наружу прежде, чем он успел ее остановить. Она пробежала через луг, вымочив в росе подол юбки, и на одном дыхании взлетела на холм.

— Эоган! — закричала она так, что у самой зазвенело в ушах. — Эоган! Эоган!