На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [67]

Студия воспитала ряд авторов контрреволюционных произведений, в частности Калитина, Дагаева.

в) Контрреволюционная обработка молодежи на дому довольно широко проводилась Тихоновым, к которому, по его словам, ходит много молодежи. Тихонов систематически в контрреволюционном направлении обрабатывал начинающих поэтов.

Ко мне тоже ходили молодые писатели Дмитроченко, Мамин. Я также политически обрабатывал их, воспитывая в них ненависть к советской власти.

Дмитроченко, передавая мне ложные слухи о голоде на Украине, так же как и я, делал из них выводы определенного порядка, направленные против политики партии в вопросах сельского хозяйства.

Посещавший меня Мамин нередко в беседах со мной резко высказывался против А.М. Горького, говоря, что напрасно из плохого писателя делают нечто вроде иконы, запрещая всякую критику, свободную от предубеждений.

Не помню по какому поводу он высказал мысль, что условия для творческой работы у нас на редкость тяжелые. Его суждения о возможности развития братских национальных литератур носили явно выраженную расистскую окраску.

Вопрос: Вы показали, что связь с троцкистским центром в Париже вами осуществлялась через Л. Эренбург. А еще через кого вы были в связи с троцкистским центром?

Ответ: Перед отъездом Л. Эренбург (в конце 1935 – начале 1936 года) я и Тихонов договорились, что в случае приезда из-за границы лиц, которым она даст поручения к нам по контрреволюционной работе, они должны связаться с нами по паролю. Таким паролем должны служить фраза «Привет от Любови Михайловны» и заграничный галстук, который то же лицо должно вручить.

Осенью 1935 года в Ленинград приезжала корреспондент газеты «Юманите» Жанна Симон с указанным выше паролем. Во время встречи с ней в «Астории» я информировал ее о той работе, которая проводилась нашей (объединенной) организацией среди писателей как в Ленинграде, так и в Грузии, работе, о которой я уже подробно показал выше.

Жанна Симон, в свою очередь, передала мне указание троцкистского центра о необходимости большего конспирирования нашей деятельности, ухода в подполье, в целях сохранения кадров.

А самое главное – в случае провала организации скрыть о блоке троцкистов с правыми. Она говорила, что нужно проинструктировать всех участников организации так, чтобы они в случае ареста не выдавали бы остальных участников организации, а давали бы в крайнем случае показания о себе как об одиночках.

Из Ленинграда Жанна Симон уехала в Москву, с кем она там встречалась, я не знаю.

Вопрос: Отвечая на вопрос о практической контрреволюционной деятельности вашей организации, вы сказали не всё. Показаниями одного из арестованных нами участников организации установлено, что ваша организация стояла на позициях террористической борьбы с советской властью.

Ответ: Это верно, я не хотел это скрывать от следствия. Правда, никогда никаких конкретных планов совершений террористических актов мы не разрабатывали, но в своей контрреволюционной пропаганде мы призывали к террору.

Впервые вопрос о террористической борьбе с ВКП(б) и советской властью лично передо мною был поставлен в 1930 году Кибальчичем, который в одной из бесед прямо заявил, что выход из создавшегося в стране положения он видит в смене руководства страной любыми средствами, вплоть до террора, «хотя о нем надо говорить обиняками». Позднее он информировал меня, что троцкистская организация стоит на террористических позициях в борьбе с ВКП(б).

В нашей объединенной организации вопрос о терроре впервые возник при обсуждении интервью, данного Сталиным немецкому журналисту Эмилию Людвигу. В квартире у Тагер в тот вечер собрались Ник. Чуковский, Спасский, Куклин, Берзин, Стенич и я. Разговор зашел об интервью, опубликованном за несколько дней до этого. Я не помню точно ответа Сталина на вопрос, заданный ему журналистом насчет мер охраны его личной безопасности, но именно в связи с ответом заговорили о терроре. Я высказывался в том смысле, что если бы покушение удалось, то, как бы ни расценивалась роль личности в истории, смерть Сталина вызвала бы большое смятение и расстройство в рядах партии. Все присутствующие поддержали меня.

Призывом к террору были и стихи Мандельштама, направленные против Сталина, а также и те аналогии, которые я проводил, сравнивая наши годы с 1793 годом и Сталина с Робеспьером.

В1937 году у меня дома собрались Тихонов, Табидзе, Стенич, Юркун, Л. Эренбург и я. За столом заговорили об арестах, о высылках из Ленинграда. Тициан Табидзе сообщил об аресте Петра Агниашвили, зам. председателя ЦИК Грузии, близко связанного с Табидзе. Далее разговор перешел к аресту Мандельштама, которого Табидзе также хорошо знал. Тихонов сообщил, что Мандельштам должен скоро вернуться из ссылки, так как заканчивается срок, на который он был осужден.

Писатель Юрий Юркун. Фотография 1920-х годов

В связи с этим зашел разговор об арестах среди интеллигенции. Присутствующий Юркун в очень резких контрреволюционных тонах стал высказываться против Сталина, заявляя, что Сталин – это Иоанн Грозный.

– Ну нет, – возражал я, – все это гораздо сложнее. Наш НКВД – это суд времен террора. Чекисты – это те судьи, которых так прекрасно изобразил Франс в романе «Боги жаждут», слепые, уверенные в своем высоком призвании. И между нашими большими процессами и процессами времен террора много общего: и сегодня, как это делали в то время, искусственно сближают людей, иногда между собой даже незнакомых и встречающих друг друга впервые на суде. Насчет Сталина – тоже неверно. Не Грозный он, а Робеспьер. С одной стороны, забота о человеке, любовь к детям, с другой – органы НКВД, расстрелы, ссылки. И то и другое – плод искреннего убеждения, но я не сомневаюсь и в искренности Робеспьера. Однако история ему этого не простила.