На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [68]

Эта моя реплика имела один смысл – призыв террору.

(Допрос прерывается).

Примечания от публикатора

Опубликованный «ключевой» протокол допроса Б.К. Лившица являлся показательным образчиком фальсификации следственного дела, которое осуществлялось чекистами в годы сталинщины. Механизм фальсификации был вкратце описан публикатором во вступительной заметке. При составлении «ключевого» протокола следователями использовались как тайные донесения (агентов, сексотов), так и первичные показания самого арестованного. Подготовленный таким образом проект «ключевого» протокола тщательно корректировался руководящим составом Управления НКВД, подгоняясь под искусственную схему следствия, после чего арестованный, морально сломленный уговорами, угрозами и/или мерами физического воздействия, подписывал его. Термин «корректировка» широко употреблялся тогдашними чекистами и фактически обозначал фальсификацию показаний. С помощью такой «корректировки» фальсифицированные показания обретали зловещее «преступное» содержание при определенной видимости соответствия действительности. Именно поэтому так трудно установить в них истину, отделить, что называется, зерна от плевел.

Между тем литератор Эдуард Шнейдерман в своей статье «Бенедикт Лившиц: арест, следствие, расстрел» («Звезда», № 1, 1996) безапелляционно заявил, что публикатор Е.В. Лукин якобы возложил на Лившица «основную часть вины за осуждение» «многих ленинградских литераторов, упомянутых в протоколе допроса». По мнению Э. Шнейдермана, в публикации «следователи как бы отступают на второй план: о том, что протокол является фальшивкой, речь здесь не идет, – говорится всего лишь о его “корректировке” следователями» (с. 122). Вся эта подтасовка, очевидно, была нужна Э. Шнейдерману для того, чтобы обвинить публикатора в «прямой клевете на расстрелянного поэта» (с. 123): мол, «ложь, пущенная в оборот более полувека назад, продолжает жить, дает все новые и новые всходы». Э. Шнейдерману оказалось недостаточно указаний публикатора на инквизиторские методы ведения следствия, на страшные муки, через которые пришлось пройти Лившицу. Как видно, Шнейдерман стремился во что бы то ни стало приписать публикатору некий злой умысел, фактически действуя теми же самыми негодными методами, какими действовали палачи 1937 года.

Однако, объявив всецело «ложью» и «фальшивкой» протокол допроса Б.К. Лившица, литератор Э. Шнейдерман как бы отказал узнику чекистских застенков в человеческом достоинстве и мужестве, что унизительно для Б.К. Лившица, награжденного Георгиевским крестом за храбрость, проявленную в сражениях Первой мировой войны. Ведь, помимо прочего, опубликованный документ является ярким свидетельством того бесстрашного духовного сопротивления, которое оказывала тогдашняя творческая интеллигенция большевистскому режиму. Едва ли следует считать фальсифицированным заявление Лившица о том, что Сталинская конституция 1936 года была сплошным «политическим очковтирательством». Думается, не подлежит сомнению и честная оценка, которую Лившиц в ходе допроса дал Сталину, сравнив его с Робеспьером:

«С одной стороны, забота о человеке, любовь к детям, с другой – органы НКВД, расстрелы, ссылки. И то и другое – плод искреннего убеждения, но я не сомневаюсь и в искренности Робеспьера. Однако история ему этого не простила».

И подобных заявлений, осуждающих как большевистские методы управления страной, так и методы ведения следствия (Лившиц был профессиональным юристом), в опубликованном документе немало. К примеру, в своих показаниях Лившиц напрямую обвинил чекистов в фальсификации своего дела:

«Чекисты – это те судьи, которых так прекрасно изобразил Франс в романе “Боги жаждут», слепые, уверенные в своем высоком призвании. И между нашими большими процессами и процессами времен террора много общего: и сегодня, как это делали в то время, искусственно сближают людей, иногда между собой даже незнакомых и встречающих друг друга впервые на суде».

Этими словами поэт указал на искусственный фальшивый состав так называемой «троцкистско-правой организации», которую придумали чекисты, записав туда различных ленинградских писателей, порою незнакомых друг с другом. И в конце допроса он вынес открытый честный приговор советскому карательному Молоху: «Наше НКВД – это суд времен Террора», имея в виду массовые казни периода Великой французской революции.

Между тем ложь, пущенная в оборот Э. Шнейдерманом относительно «зловредных намерений» публикатора Е.В. Лукина, нашла отражение в статье о нем, помещенной во втором томе энциклопедического словаря «Литературный Санкт-Петербург. XX век», изданного в 2015 году. Составитель и редактор этого словаря профессор О.В. Богданова включила в статью следующий пассаж:

«Среди прочих неоднозначных откликов – статья Э. Шнейдермана “Бенедикт Лившиц: арест, следствие, расстрел”, в которой исследователь (и поэт) ставил под сомнение выводы Лукина относительно дела Заболоцкого и высказывал убедительные сомнения в справедливости инвектив Лукина в адрес Б Лившица и Е. Тагер» (с. 505).

Какие же гневные обвинения (инвективы) публикатор выдвигал против упомянутых поэтов? Процитирую еще раз те «выводы», которые сделал автор этих строк в кратком предисловии к публикации протокола Б.К. Лившица: