На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [21]

Как ведь было: приезжал комиссар Марголин в тамбовскую деревеньку, выстраивал перепуганных крестьян и орал, потрясая наганом: «Я вам, мерзавцам, принес смерть!» Выгребали продармейцы зерно подчистую, а за прятку пороли зверски – до убиения. Никак не уразумевали темные людишки, что не просто так, а во имя всеобщего счастья и свободы хлеб у них отбирают, в гроб их загоняют, детишек по миру пускают. На 1921 год разверстку наверху тамбовцам так расцифирили, что в округе и амбарные мыши должны были с голоду передохнуть. Ну и вспыхнул в дремучих кирсановских лесах мятеж: его возглавил бывший начальник уездной милиции – легендарный атаман Александр Антонов.

Генерал Белой армии Михаил Дроздовский. Фотография 1910-х годов

Москва не на шутку струхнула: послала в Тамбов пламенного революционера Антонова-Овсеенко, сильно пострадавшего при царе, – целых одиннадцать суток под арестом находился за отказ присягнуть на верность Отечеству: не люблю, мол, военщину. Зато теперь, придя к власти, сей пацифист в этой самой военщине души не чаял – вместе с Тухачевским приказ № 171 издал: расстреливать! расстреливать! расстреливать!

Полилась русская кровушка рекой. Яшка Ржавский добровольно комендантом Кирсановского политбюро Тамбовской губ-чека заделался: заложников к стенке ставить – дивья! Это не открытый бой под Кременчугом, где ему, дивизионному комиссару 60-й стрелковой дивизии, нужно было от ответной деникинской пули увертываться. Повальные расстрелы ошеломили кирсановцев – они тут же заусердствовали в поисках оружия и взбунтовавшихся сородичей. А вскоре и неуловимого Александра Антонова вдвоем с братом обложили в глухом сельце Шибряй: два часа стойко, по-хаджимуратовски оборонялся атаман, два часа метался, как затравленный зверь, в огненном кольце, но живым не дался – пал у мельничной запруды от меткого выстрела агента-боевика.

После антоновской эпопеи прибыл Яшка в златоглавую столицу – жутко недоволен был, дулся на весь белый свет: шуранули его с прежнего места за натравку сослуживцев друг на дружку. Думал: пошлют куда-нибудь в Тмутаракань – век не выберешься оттуда. На Лубянке дел невпроворот: чуть не каждый советский чинуша, пользуясь случаем, брал взятки и становился тайным пайщиком нэпмана. Неподкупный Дзержинский требовал положить этому конец:

«На почве товарного голода НЭП, особенно в Москве, приобрел характер ничем не прикрытой, для всех бросающейся в глаза спекуляции, обогащения и наглости».

И то правда: заместитель наркома финансов РСФСР и попутно член Президиума Высшего совета народного хозяйства тов. Краснощёков опредседателил, к примеру, Промышленный банк СССР и перво-наперво кредитовал 35 тысяч золотых рублей родному братцу Якову, а также снабдил его сведениями насчет колебаний валютного курса на бирже: играть – так играть с козырями! Выручку спекулянт и замнаркома по-братски делили.

А парафиновые дельцы Ривош, Хайкин и Ясный? Многажды по баснословным ценам перепродавали дефицитный парафин, покуда в наркомате внешней торговли почесывали в затылках: кому бы сбагрить невесть зачем присланный из-за границы товар?

Так что начальник Экономического управления ГПУ Зиновий Кацнельсон едва успевал крутиться-вертеться и дюже нуждался в толковых работниках. А тут товарищ, обстрелянный в схватках с тамбовскими бандитами… И остался Яшка в Москве.

Поначалу приглядывался, что да как. Был прост, грубоват, справедлив, отчаян: этакий Робин Гуд из местечка Богу слав Киевской губернии. Потом приоткрылся:

«По своим личным качествам он карьерист, беспринципен, угодлив, всегда разыгрывал из себя “рубаху-парня”, подыгрываясь под “демократа”, в то время когда из кожи лез в люди» [2].

Чекист Зиновий Кацнельсон. Фотография 1920-х годов

Ну а люди, как представлял себе пообтершийся в столичных кругах Яшка-демократ, должны и жить по-людски, не в какой-нибудь задрипанной коммуналке. Облюбовал на Мясницкой чудесную квартирку, выселил оттуда очкастых студентов, побелку-поклейку за казенный счет произвел и княжескую мебель выписал из Ленинградского дворцового фонда. Никого не убоялся, потому как знал: кацнельсоновский заместитель Миронов в обиду не даст.

Лев Григорьевич еще тем прохвостом был. Про себя рассказывал:

«В партию я вступил в 1918 году по карьеристским и шкурническим побуждениям, так как другого пути выбиться в люди в первые годы революции я не видел. Октябрьскую революцию я встретил враждебно, ибо к этому времени уже был достаточно политически сформировавшимся человеком, состоя до этого в партии “Бунд”. Развернувшиеся политические события показали мне, что только примазавшись к коммунистической партии я смогу завоевать прочные жизненные позиции, связанные с личным благополучием и карьерой» [3].

Чекист Лев Миронов (Каган). Фотография 1920-х годов

В общем, один и другой – два сапога пара.

Выяснилось, что племянник Ржавского подписался под троцкистской «Платформой тринадцати». Исключенный из партии, приехал в Москву хлопотать о восстановлении и заночевал у дяди. Наутро дядя чин по чину доложил Миронову о родственнике, который «имеет несчастье говорить то, что он думает». Лев Григорьевич присоветовал найти убогому другое жилье и держать язык за зубами: узнают окружь – выпрут с работы за милую душу. Чего так пекся о подчиненном начальник, всячески оберегал от разборок? Ну не за одну же собачью преданность пристроил его в заместители к страшному матерщиннику и психопату Арону Молочникову, руководившему экономическим отделом Ленинградского УНКВД?