На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [23]

Впрочем, арест очередного русского левши был лишь эпизодом в богатой биографии Яшки-демократа. По его приказу томились в темнице конструкторы с Кировского завода, умельцы с Орудийного, инженеры с Судостроительного, мастера с Ижорского: разве можно доверять оборонку тем, кто на крест православный молится, царя-мученика тайком поминает, Россию подъяремную жалеет? Какое дело Яшке, что любой из них – неповторимый самоцвет в россыпи отеческих талантов: перебирать не переберешь, сказывать не перескажешь? Подобно Кощею, сторожил он эту невскую сокровищницу и трясся: смерть самого неизвестно где и в чем заключалась – кто отыщет?

Нашелся один сталинский молодец – Мирон Мигберт. Заковал подлеца, допросил крепко, а протокол допроса и прочие документы запечатал в секретный пакет и собственноручно надписал: «Вскрыть только с санкции начальника УНКВД ЛО Заковского». Как на дно морское опустил.

Но давно сгинул в каменных дебрях Лубянки кровожадный Заковский-Штубис, давно сорвана облатка с потайных бумаг: прочтем.

«В один из ненастных дней со стороны погоды, – сообщал прокурору Волголага НКВД бригадир Харитонов, – одно из моих звеньев окончило выемку плотов из Волги и попросило у меня 8 оставшихся минут погреться у костра. Я им разрешил. Это было в начале октября 1936 года, люди работали по пояс в воде без сапог и рукавиц. Вдруг появился на ряжах Молочников и с пеной у рта стал кричать на ребят, сушившихся у костра: “Вы что, негодяи, сидите?” И употреблял мат. Увидев разъяренного начальника, люди встали в испуге и начали расходиться, а один заключенный по фамилии Рыжев замедлил со вставанием. Тогда Молочников выхватил огнестрельное оружие в виде браунинга и выстрелил в него два раза, а всю бригаду лишил премиального вознаграждения, хотя норма в этот день была выполнена на 147 процентов» [5].

Издалека, как видно, начал раскрутку дела Мигберт – сперва Яшкиного задушевного приятеля притянул: тот одно время после Ленинградского УНКВД зверствовал в Угличском концлагере, а напоследок управлял при Кагановиче трестом в оборонной промышленности. Изобличенный харитоновской жалобой и прочими многочисленными свидетельствами, Арон-солдат, как кликали за глаза Молочникова, быстренько «раскололся». По его словам, шибко вредительствовали они с Яшкой в Питере: вместо того, чтобы беспощадно бороться с политически неблагонадежными элементами, укрывали таковых от карающего меча НКВД.

К этой несусветной околесице Лев Григорьевич Миронов присоединился: бог весть чего нарассказал и про несчастного племянника, свихнувшегося на мировой революции, и про Яшкиного брата, буржуйски прогуливавшегося по Манхэттену, и про самого Яшку.

Ай да Мигберт! Уж как хотел наш герой в люди выбиться, до власти большой дорваться, вот и потрафил ему – записал в одну заговорщицкую организацию с сильными мира сего: Рыковым, Бухариным, Ягодой, Тухачевским, Антоновым-Овсеенко… И поехал опасный государственный преступник на Левашовскую пустошь – туда, где косточки им загубленных умельцев и мастеровых тлели.

Список источников

1. Автобиография, датированная 10.04.1924 г. (архивное личное дело Ржавского Я.П. № 1342).

2. Показания Миронова Л.Г. от 10.07.1937 г. (следственное дело на Ржавского Я.П. и Молочникова А.Л. № 24899).

3. Показания Миронова Л.Г. от 29.06.1937 г. (там же).

4. Заявление Галацана А. от 13.02.1939 г. (архивное следственное дело на Георгиева П.К. № 23796).

5. Заявление Харитонова Г.В. (архивное следственное дело на Ржавского Я.П. и Молочникова А.Л. № 24899).

Гешефтмахер

Орлами, мстители, летите,

Неся на перьях стрел звезду,

Стальными крыльями метите

Златопогонную орду.

Михаил Герасимов, 1920 г.

Кони ржали за Сулою – неслись на лихих скакунах деникинские кавалеристы, врывались в Ромны, шашками рубали убегающих комиссаров. Бравый полковник, меряя шагами залу, отдавал приказ по-суворовски четко и твердо:

– Первое. Опять жиды помогали красным, поймаю – повешу. Второе. Оружие, упряжь, лошадей и имущество, брошенное большевиками, – немедленно доставить в штаб полка. За утайку взгрею. Третье. Оставшимся красноармейцам явиться ко мне. Наказания не будет. Четвертое. Магазины открыть немедленно.

Торговцы не смели ослушаться: боялись погромов. Исаак Глейзер, владелец обувной лавки с Коржевской улицы, смотрел на проходящих мимо деникинцев и истово молился. Особливо опасался за своего семнадцатилетнего сына, выпускника Ромейской гимназии: ведь «не было дня без убийств и грабежей» [1]. А Мирон, наблюдая издевательства, грезил о далекой Палестине, вдохновлялся сионистскими речами Жаботинского и талдычил Пятикнижие.

Как только красные отбили Ромны, Мирон Глейзер сразу же записался в Чрезвычайку: про свои юношеские грезы забыл, ибо «все это было крайне туманно и суждения о сионизме оправдывались воображениями заманчивой поездки в Палестину» [1]. Так: от грез мало толку, а наш гимназист по характеру был гешефтмахером – у него в роду не случайно одни барышники водились. Отец, к месту сказать, исповедовал иудаизм, сочетая его с железной хваткой и торгашеской бессовестностью. Не знаю, делил ли юный Глейзер окружающих на людей и нелюдей, но то, что считал себя чуть ли не пупом земли, – это точно.