На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [24]
Чекист Мирон Мигберт (Глейзер). Фотография 1930-х годов
Да вот беда: в Ромейской Чека его таковым, видимо, не считали, держали на побегушках. Посему отправился Мирон на фронт добровольцем, но, естественно, до него не доехал: по пути «был задержан» Полтавским губкомом партии и направлен в Военно-политическую школу. Пока дрались красные и белые, слушал лекции и, как писал позднее в автобиографии, «идейно перерождался» из сиониста в коммуниста.
К лету 1920 года окончательно прозрел, получил желанный партбилет и строгий приказ: немедленно следовать к месту службы – в Особый отдел 13-й армии. Уезжал из Полтавы бывший курсант Глейзер, а на Юго-Западный фронт прибыл молодой чекист Мигберт: в дороге подумал, что не худо бы сменить фамилию «ради конспирации». И сделал это не напрасно: ходить в атаки ему не пришлось, зато не раз допрашивал с пристрасткой золотопогонных пленников.
Когда же кавалерийский корпус перебрасывался из Мелитополя под Гомель для разгрома белополяков, решил Мигберт судьбу дважды не испытывать: во время переправы через Днепр заболел и остался на излечение в Александровске. Тут его из Чека уволили да из партии исключили, несмотря на то что изворачивался как мог: я совершенно больной, мой бедный папа на днях скончался и т. п. Исаак Глейзер действительно отошел в лучший мир, но спустя два года.
Уже после смерти отца, в 1923 году, появился Мирон в Крыму: элегантное пальто, интеллигентная бородка, роговые очки, тросточка с медной набалдашкой – ну чистый нэпман! На деле – вчерашний агент Витебского губфинотдела. Братья Кисельгоф, знакомые по Витебску, провели «нэпмана» в чекистскую столовую: у сотрудников от удивления глаза на лоб повылазили – откуда этот чудик? А чудик, заискивая перед распоследним караульным («не хотите ли хороших папирос?»), изо всех сил старался произвести выгодное впечатление и вновь устроиться на работу в ГПУ. Удалось-таки: секретный сотрудник Мигберт получил кличку Малаец и должность счетовода в Севастопольском порту.
Крым тогда еще белогвардеился: чудом уцелевшие врангелевские офицеры оружия не сложили – то пороховой погреб взорвут, то судно захватят. Однажды на пароход «Утриш» сели девять мужчин в гепеушной форме и одна дама с ребенком. В море, на траверзе Таррханхуты, «чекисты», угрожая револьверами, приказали экипажу взять курс на Варну и поднять русский флаг. Капитан Верецкий подчинился требованию, и беглецы высадились на болгарский берег. Оказалось, что дерзкий побег организовал, как писали в газетах, «известный белобандит» де Тиллот. А через год бывший юнкер Рафальский с товарищами попытался угнать пароход «Ермак», но в последний момент был схвачен ГПУ. Не повезло юнкеру: вместо триумфальной арки в Париже увидел ворота советского концлагеря – они захлопнулись за обреченным навсегда.
Как раз Мирону и поручалось выслеживать таких вот отчаянных рафальских. «После некоторого опыта оморячивания» начал сексотствовать. Однако сослуживцы заметили:
«В работе временами бывает ленив, требует соответствующего нажима, проявляет материальную заинтересованность».
И турнули Малайца из ГПУ: даже приятель Яков Беленький не смог защитить…
«Будучи почти безграмотным, я до 1919 года прямого участия в Октябрьской революции не принимал» [2], – рассказывал о себе сей сын сапожника, сыгравший не последнюю роль в судьбе нашего героя. Зато потом, когда над Екатеринославом взвился красный флаг, принял Беленький в революции самое что ни на есть прямое участие – стал чекистом. Но, поскольку действительно был туповат, то больше двух месяцев нигде не задерживался: отовсюду его гнали «за невозможностью дальнейшего использования».
Кочуя из Бердянска в Винницу, из Севастополя в Керчь и обратно, намозолил глаза начальству: сам председатель Крымского ГПУ Иван Апетер сосватал его во вторую столицу. Здесь, выслужившись, возглавил паспортный отдел Ленинграда и области. Правда, занимался Беленький не столько пропиской, сколько выискиванием в картотеках фамилий дворян, офицеров и прочих «социально опасных элементов»: за год с небольшим выселил в Тмутаракань 60 тысяч, а 12 тысяч отправил за колючую проволоку. Освободившуюся жилплощадь захватывал веселый народ из дальних городков и местечек. Про себя Беленький тоже не забыл – подыскал роскошную квартиру, а старую передал прикатившему с юга Мигберту. Его же и в Ленинградское ГПУ порекомендовал: знаю, мол, как хорошего работника еще со времен покоренья Крыма.
Чекист Иван Апетер. Фотография 1920-х годов
Чекист Яков Беленький. Фотография 1930-х годов
Мирон к интеллектуалу Домбровскому в подчинение попал – человеку неискреннему, с хитрецой, о котором еще в 1921 году знаменитый чекист Яков Петерс отзывался: «Дает возможность приютиться вокруг себя разным проходимцам» [3]. Это про него стишок сочинили:
Вячеслав Ромуальдович не только с писателем Маршаком коньяк пивал, но и с композитором Шостаковичем на фортепьяно в четыре руки игрывал. А гостеприимная хозяйка кабинета приглашала молодых литераторов – Даниила Хармса, Николая Заболоцкого, Александра Введенского, Евгения Шварца, Николая Олейникова. Последний такие строчки ей посвятил:
