На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [26]

«Партия и ГПУ – это озеро Байкал, оно трупы не держит, придет время, и смердящий труп Мигберта будет выброшен из партийных и чекистских рядов» [7].

Увы: так умел пустить пыль в глаза, так красиво преподнести себя, что наверху только оокали: о-о, Мигберт! И жил, как у Христа за пазухой.

В 1934 году, когда прогремел выстрел в Смольном, когда волокли по коридорам Большого дома убийцу Кирова, а он кричал: «Я Желябов, мама! Я Желябов!», когда дюже понравилась Сталину версия сумасшедшей сексотки Марии Волковой о существовании в Ленинграде контрреволюционной организации «Зеленая лампа», когда сопровождавший вождя Яков Агранов сажал за решетку одного за другим сотрудников 2-го отделения Особого отдела, куда ранее поступило на проверку волковское письмо, – начальник этого злополучного отделения Мигберт, свалив всю «вину» на своего заместителя Мечислава Бальцевича (расстрелян), умудрился остаться целым и невредимым, как в сказке. С чего бы такая поблажка?

А ведь никогда Мирон Исаакович не был фанатичным коммунистом. Наоборот, от партийных поручений и собраний с молитвенным пением «Интернационала» отлынивал, коммунистической талмудистикой одурачивал лишь «штопоров» (тогдашнее прозвище работяг, взятых «от станка» в органы госбезопасности), а обычно махал рукой: «Что мне там партия, мне нужна только работа по ГПУ» [5]. Чекисты говаривали, что Мигберт «так же близко стоит к партии, как земля к небу». Значит, не созидательная идея «всеобщего счастья» привораживала его, а, видать, какая-то другая.

Вот и в 1937 году, когда яростно истреблялся многочисленный народ, иезуитствовал Мигберт с охоткой и удовольствием. Будучи уже начальником X отдела УНКВД ЛО, придумал и создал специальную «бригаду смерти», куда призвал подручных своих: Якова Меклера по кличке Мясник, Дмитрия Фигура по кличке Пушкин да Владимира Давыдова без всякой клички. Трудились дружно, творя неописуемые зверства.

Мирон Исаакович самолично из телефонных справочников выписывал приглянувшиеся фамилии жертв, Фигур сочинял для них ахинейские шпионские истории, пыточник Меклер кулачищами заставлял невинных соглашаться с фигуровскими выдумками, а Давыдов расписывался в протоколах допросов и мрачно шутил:

«Жизнь в СССР идет как в автобусе: одни сидят, а другие трясутся» [8].

Вкалывали по-стахановски. За ударный труд Мигберт каждому воздал: Меклер поплыл на ледоколе «Ермак» – не столько за папанинцами, сколько за орденом, Фигур теплое местечко в аппарате Лазаря Кагановича получил, ну а Давыдов за свои мрачные шутки – 10 лет концлагерей, где и умер.

А сам Мирон Исаакович вокруг начальства, как лисица, кругами ходил – возблагодарения дожидался. Свершилось: позвонили из первопрестольной, сказали, что быть вскоре Мигберту заместителем начальника Саратовского УНКВД. На радостях с женой развелся, сына бросил – зачем такая обуза в новой жизни?

Темной ночью мчался поезд в Москву, увозил нашего героя в неизвестную даль, а там ждали его не райские кущи, а нары на Лубянке, суд скорый, яма черная, потому что был он, гешефтмахер, такой же разменной монетой в чужих руках, как и тысячи его жертв.

Список источников

1. Автобиография, датированная 09.07.1927 г. (архивное личное дело Мигберта М.И. № 1672).

2. Автобиография, датированная 14.06.1933 г. (архивное личное дело Беленького Я.С. № 5663).

3. Отзыв Петерса Я.Х. от 11.06.1921 г. (архивное личное дело Домбровского В.Р. № 2349).

4. Агентурное дело «Восток» № 12/171.

5. Заявление Паукера Г.В. от 29.05.1933 г. (архивное следственное дело на Мигберта М.И. № 70–38 г.).

6. Показания Шабурашвили Е.В. от 26.09.1937 г. (архивное следственное дело на Фортунатова Е.А. № 25601).

7. Заявление Арнольдова А.А. от 08.06.1933 г. (архивное следственное дело на Мигберта М.И. № 70–38 г.).

8. Показания Милявского А.Г. от 11.03.1939 г. (архивное следственное дело на Давыдова В.А. № 64015).

Впервые опубликовано в газете «Невский проспект», 1991, июль, № 7. С. 14.

Артист

Приговор прозвучал,

Мандолина поет,

И труба, как палач,

Наклонилась над ней…

Выпьем, что ли, друзья,

За семнадцатый год,

За оружие наше,

За наших коней!

Михаил Светлов, 1927 г.

Это был веселый мальчик – пухленький, розовощекий, с умными глазенками, курчавыми волосами. «Манасия, – ласково говорила мать шалуну, курочащему часы, – Манасия, ты что делаешь? Время ломаешь, да?» Они жили в небольшой полуподвальной комнате на Загородном проспекте, дом 20. Отец мальчика был часовым мастером: фирма «Мозер» ценила его золотые руки. Скопив денег, он открыл собственное дело. В книге «Весь Петербург» за 1915 год упоминался и владелец магазина на Загородном – Фигур. Правда, составители книги ошиблись: вместо «Давид Янкелевич» написали «Давид Соломонович». Нуда бывает.

В начальной школе Манасия слушал библейские притчи, цокал язычком, выговаривая: «Эрец-Исраэль». Мудрый меламед Зейман втолковывал древние заповеди: «Бойтесь Господа и царя, а с мятежниками не сообщайтесь, потому что придет погибель от них», «какою мерою будете мерить, такою отмерят и вам» и пр. Но плохим учеником был Манасия: не западали в душу справедливые изречения.

Его влекла блестящая и легкая, подобно елочной игрушке, жизнь. Обучаясь в Шестой петербургской гимназии, возмечтал он о театральных подмостках. На одном ученическом спектакле познакомился с реалистом Иваном Чащиным, жившим неподалеку – на Кабинетской улице. В дворянском доме Чащиных частенько бывали экзотические гости: то какой-нибудь американский негр зайдет, то японский комиссионер, то начинающая артистка. Манасия, открыв рот, внимал рассказам про далекие сказочные страны и тайком ухаживал за девицами.