На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [19]

От Голубовского энтузиазма порою даже начальство обалдевало. Сетовало:

«Несколько увлекающийся работник, иногда в мелочах видит большие дела, приходится одергивать».

Чекист Наум Голуб. Фотография 1930-х годов

Куда там! Будучи начальником восточного отделения контрразведывательного отдела в Ленинградском УНКВД, собирал подчиненных и устраивал раздрай с матерщинкой:

«Все, кого мы арестовываем, – это жуткие шпики и антисоветчики, а поэтому жмите из них, сволочей, всё, пусть у них кости трещат» [4].

И трещали косточки – русские, еврейские, латышские, корейские.

Нельзя сказать, что Голуб совсем каким-то дремучим зверем был. Иной раз и образованность университетскую демонстрировал. Как-то арестовал целую кучу китайцев, а они по-русски ни бельмеса: в протоколах чудными иероглифами подписываются. Непорядок – любая проверка уличит в несуразице, накрутит хвост! Кумекал Наум Абрамович, кумекал, да и решил тюремный ликбез организовать: даешь грамоту трудящимся Востока! Заделались палачи учителями – быстро обучили арестантов кириллице: твоя пиши хорошо, моя бью мало-мало…

Востоковед Николай Невский с дочерью и женой Ёродзуя Исо.

Фотография 1930-х годов

Еще Голуб страсть как любил с ученым человеком побеседовать, особенно по вопросам международных отношений. Залучил в Большой дом знаменитого востоковеда Николая Конрада: тот обвинялся в том, что шпионит на Страну восходящего солнца, якшается с чужеземцами и женат на японке. Конрад заспорил, что никакой он не шпион, общается с зарубежными гостями по научной и общественной надобности, жена у него еврейка, а японкой является супруга Николая Невского, единственного в России специалиста по расшифровке тангутской письменности, открытой в Харокото путешественником Козловым. Тогда оппонент, видя свою несостоятельность, пригрозил неуступчивому Конраду:

«Ежели не согласны со мной, то вздерну вас на веревках к потолку, отобью легкие и почки, поколочу так, что сможете только в крови ползать по полу» [5].

Ясно, в чью пользу сей ученый спор закончился. Подобным образом победил и в «дискуссии» с поэтом Николаем Олейниковым.

Востоковед Николай Конрад. Фотография 1960-х годов

Но порою терпел Голуб поражение: это когда такой же фанатик, как и он сам, попадался, вроде профессора Шами. По разумению нашего голубчика, за этим профессором много всяких грехов водилось. Во-первых, в 1913 году он слушал лекции в Сорбонне, жил у своего брата – художника Иосифа Тепера – и был завсегдатаем «Ротонды» и прочих забегаловок, где веселились парижские вольнодумцы. Во-вторых, в смутное время числился левым эсером и железным бойцом частей особого назначения, за что ненадолго арестовывался деникинцами. А дальше – еще аховей.

Когда на шестой части света пролетарская революция восторжествовала, ринулся таковую же в других частях устраивать, а поскольку мать и другой брат – Шая – обретались в Палестине, то перво-наперво замыслил их осчастливить. На земле обетованной Шами развернул весьма бурную деятельность, за что сиживал и в Яффской, и в Хайфской тюрьмах, не раз ездил в Египет к тамошним единомышленникам договариваться о бунте и даже участвовал в Сирийском восстании. Наконец в 1927 году его в Москву откомандировали – как члена ЦК Палестинской компартии. Здесь получил скромную должность референта в Коммунистическом Интернационале. Эту ущемку не простил: стал бороться с сановными «палестинскими мудрецами» Бергером и Хейдером, да так яро, что вскоре Исполком Коминтерна объявил Шами выговор за склочность и предупредил, что «вмешательство его в арабские и палестинские дела в дальнейшем вызовет необходимость поставить вопрос об его партположении» [6].

Обидчивый Шами уехал в Северную столицу и, имея одесское сельскохозяйственное образование, возглавил Ленинградский Восточный институт при Академии наук. Ректорствуя, радел за близких своих, чем нажил врагов. Видать, они и способничали аресту пламенного интернационалиста. А в застенках его другой интернационалист – Голуб – дожидался.

Они сошлись, честолюбивые энтузиасты одного всемирного дела, и каждый из них был уверен, что только он – непримиримый борец за счастливое будущее, а сидящий напротив – негодяй и изменник.

«Шами с первого же дня был взят на “конвейер” и свыше 36 суток денно и нощно, отпускаясь только на ужин и обед, в общей сумме на 1 час, стоял в кабинете допроса, подвергаясь адским избиениям… 36 суток простоявший на ногах человек почти полностью стал разлагаться. Ботинки и брюки его лопались от ужасных опухолей и отеков, зубы расшатались, в кабинете и коридоре, где он проходил еле передвигающейся походкой, оставался столб удушающего смрада. За эти 36 суток он научился стоя спать с открытыми глазами, на ходу обедать, часами стоять на одной ноге и т. п.» [3].

Но ни одного наветного словечка не вымолвил Шами. Пришлось Голубу других узников драконить, дабы оклеветать невинного: оставлять-то его в живых было опасливо, и вот почему. После своего эсерства – с 1919 по 1922-й – состоял Шами в партии «Поалей Сион». Может, для кого другого это и казалось пустячным, но не для Наума Абрамовича: он сам когда-то членом этой партии был, посему и боялся попрека в потворстве давнишним соратникам. И впрямь: выбирали Голуба партийным вожаком отдела – кто-то съязвил насчет его «темного прошлого», и наш хитрован на замученного Шами сослался: во какой я принципиальный!