«Мы жили в эпоху необычайную…» Воспоминания - [139]

Танта уступила троице свою небольшую комнату, а уж как мы разместились вчетвером в комнате стариков, право, не помню.

Раюша выглядела плохо. Ее обритые во время болезни волосы едва стали подрастать и стояли ежиком; она страшно исхудала. Правый глаз, на котором в детстве было бельмо, как-то помутнел. Кроме того, будущее было очень неопределенно, и настроение ее меня беспокоило. Тем более что Диомид Лукич собирался через несколько дней ехать на Кавказ к своим родным, которые недоумевали, почему он задерживается в Ленинграде и вообще зачем он туда поехал. Да и мы понимали, как он скучает по своим детям и как бедняги дети ждут своего отца.

Действительно, через несколько дней мы отправили его. Он очень просил не оставлять его без вестей и сам обещал писать как можно чаще. Родителям нашим мы сказали, что на Кавказе ждут Диомида Лукича воспитавшая его мачеха и отец, и они очень сочувствовали старикам, заждавшимся своего единственного сына.

Мы проводили Диомида Лукича и никогда больше его не видели. Вначале приходили от него посылочки и письма Раюше и маленькой Джаночке. Потом письма стали реже, а к 1937 году вовсе прекратились.

Так как посылки приходили за подписью Диомида Лукича и Мито (его старшего сына), то я просила Таню, которая проводила отпуск на Кавказе (уже в 1939 году), написать письмо на имя Мито (поскольку я была уверена, что отец рассказал старшему сыну о существовании маленькой сводной сестрички) и узнать о судьбе отца. Таня получила ответ от Мито, еще плохо в то время владевшего русским языком; он сообщал, что отец был арестован в 1937 году, некоторое время сидел в тюрьме, а потом был вывезен, неизвестно куда и насколько. О маленькой сестричке Мито ничего не знал, очень просил сообщить ему о малютке. Письмо было горестное, наивное и очень милое. Я ответила. В ноябре 1939 года, когда Раюшу освободили после вторичного ареста в июле 1938 года, я сообщила об этом Мито. Он написал нам еще одно или два письма, из которых мы узнали, что его исключили из числа студентов медицинского факультета, где он учился в Тифлисе. Потом у меня не было ни времени, ни сил писать ему, да и у него, очевидно, — столько печальных и горестных событий свалилось и мне и ему на плечи.

Встретились брат с сестрой в Ленинграде, если не ошибаюсь, в 1967 году. Он был уже профессором-урологом и доктором наук в Тбилиси, а она приехала к нам на лето с мужем и двумя детьми из Парижа, где кончила второй вуз (Сорбонну) (в 1957 году она окончила Первый медицинский институт в Ленинграде), переменив профессию врача на профессию преподавателя русского языка и литературы в одном из университетов Франции.

Диомид Лукич был расстрелян в 1937 году. Родные получили известие о его смерти, кажется, уже в послевоенные годы. Его реабилитировали посмертно. Да уж какое это имело значение![226]

Часть II. Рассказы, не вошедшие в тетради

История фрейлейн В.

— Видели ли вы сегодня фрейлейн В.?

— Как же, как же! Она замечательно эффектна в костюме амазонки! Особенно хороши на ней бриджи!

— А этот хлыстик в руках?

— Разве она ездит верхом?

— Ну конечно, нет. Она только собирается, а пока демонстрирует свою фигуру в только что купленном костюме для верховой езды.

Я смеюсь над болтовней моих спутников. Мы сидим на террасе небольшого кафе. Сегодня воскресенье. Мы угощаемся пирожными и, по обыкновению, сплетничаем.

Подходит хозяйка. Она знает подноготную всех обитателей курорта и рада поделиться своими сведениями с клиентами. Она похлопывает одного из участников шутливого диалога по плечу:

— Всё смеетесь над бедной фрейлейн В.? Бедняжка, в ее возрасте нужно в чем-нибудь искать утешения!

— Разве ее возраст так безнадежен, сколько ей? — спрашиваю я. — Она ведь моя соседка. А сентиментальна до чего и романтична, и как возвышенно смотрит на любовь, сил никаких нет!

И юный 3. заразительно смеется, показывая все свои прекрасные зубы. Скоро мы избираем другую жертву нашего злословия и забываем несчастную фрейлейн В.

На следующий день во время обеда я внимательно вглядываюсь в нее (она столовалась в нашем пансионе). Ей можно дать и двадцать, и тридцать пять. Все зависит от освещения, от ее большей или меньшей оживленности. Она среднего роста, плотная, лицо круглое. Довольно большие голубые глаза навыкат и очень хорошие белокурые волосы, которые пушатся вокруг лба. Движения скромные, голос тихий, хорошо воспитана и манеры отличные. Она мне положительно нравится. Немного смешной вид придают ей немодное платье и розоватая фетровая шляпа неопределенного фасона. Мы незнакомы, но вежливо раскланиваемся при встречах. Она всегда одинока и бродит или с книгой, или с рукоделием.

Повеса 3. уверяет, что она влюблена в него, в доказательство чего рассказывает, как однажды в шутку он попытался поцеловать ее, а она сперва застыдилась, но потом очень горячо ответила, и даже слезы показались у нее на глазах.

— Эта старая дура, верно, воображает, что я влюблен в нее и мечтает обо мне в одиночестве. Я не удивлюсь, если я первый мужчина, которого она поцеловала. Эти немки удивительны!

Спустя несколько дней фрейлейн В. переселилась в наш пансион и заняла маленькую комнатку под самой крышей. Мы стали встречаться чаще, но разговора завязать как-то не удавалось. Однажды вечером, когда дул ужасный резкий ветер, и все наши комнаты продувало так, словно в них не было стен, мы собрались внизу, в общем зале, где топилась маленькая железная печка. Уселись вокруг стола кто с книгой, кто с рукоделием, кто с картами, а кто и просто покуривая. Мы попросили вина и старались чувствовать себя уютно. Выпив по две рюмочки малаги, оживились. Я отложила в сторону французский роман, фрейлейн В. — свое рукоделие, и мы разговорились.