«Мы жили в эпоху необычайную…» Воспоминания - [122]

— А к какой партии принадлежите вы? — спрашивали девушки.

— Да ни к какой.

— А почему вы едете в ссылку?

— А, очевидно, за неподходящее знакомство.

— Ну, значит, вы просто КАЭР’овцы!

— То есть как это КАЭР’овцы?

— То есть просто контрреволюционеры. Пятьдесят восьмая статья?

— Да, пятьдесят восьмая.

— Все ясно. Значит, никто вас в Енисейске не встретит?

— Никто.

— А как же вы там будете устраиваться?

— Не знаем.

Плыть надо было суток двое или трое. Нас стали навещать мужчины из нашей группы. Запомнился один красавец грузин, Михаил, кажется, Федорович, несколько похожий на портреты Байрона; он до того одичал от долгого сидения в тюрьмах, что в женском обществе боялся поднять глаза и даже заикался, когда осмеливался произнести несколько слов. Он, кажется, принадлежал к партии социал-демократов (меньшевиков). Других уже не помню.

На вторые сутки погода испортилась, и мы, лежа на койках, глядели в окно на посеревший Енисей и мокрую палубу. Но все же мы отдыхали и мысленно подготовлялись к новому этапу нашей жизни.

По мере приближения к Енисейску мы стали пристально вглядываться в очертания берегов, ожидая появления первых строений предместья города, в котором нам предстояло прожить три года.

Енисейск расположен на левом берегу реки — на низком. День был серенький, дождило. И когда наконец я увидела приближавшийся город, он мне показался кучей серых, промокших досок, разбросанных в беспорядке на берегу. И вот тут нам придется прожить целых три года — в этой однообразной, унылой серости? Как это возможно? После красавца Петербурга-Ленинграда, где мы жили до сих пор? Нева являла собой конструктивную часть архитектурного пейзажа нашего великолепного города, а здесь — эта куча серых мокрых бревен казалась неопрятным пятном, нарушавшим великолепие дикой и могучей реки-великана!

Енисейск [213]

А вот и пристань. Надо собирать вещи и уходить. Куда идти? Где оставить вещи? Ясное дело — в камере хранения. Впрочем, она закрыта. Всех политических встречали представители их партийных группировок: сионисток — сионисты, меньшевиков — меньшевики, анархистов — анархисты и т. д. Мы были никто! 58-я статья — КАЭР’овцы, по ошибке затесавшиеся в группу «политических». Всех разобрали по домам их товарищи.

Милая девочка Бетти ни за что не хотела уходить с пристани, не убедившись, что мы как-то пристроены. Нужно было, однако, отправиться в здание ГПУ и зарегистрироваться, а затем уже идти, кто куда мог. Кто-то помог нам дотащить наши вещи до здания, мы зарегистрировались — пожалуйста, забирайте ваши вещи и идите по домам. Но дома-то у нас не было. И идти было некуда. Вещи велели вынести из здания ГПУ. Я оставила сестру с вещами на улице, а сама стала искать какую-нибудь подводу. Как-то мне это удалось.

Возница спросил: «Куда везти?» Я сказала — будем искать комнату, возьмем первую попавшуюся, там и сгрузите наши мешки. Он согласился и даже указал какие-то адреса. Отправились: вещи на телеге, а мы — рядом с телегой.

Но свободных комнат не было, или нам не хотели их сдавать. Тут встретился нам человек лет сорока примерно, он с жалостью посмотрел на нас и спросил:

— Кто вы, куда идете?

Мы сказали, что только прибыли на пароходе из Красноярска в ссылку на три года, ищем пристанища.

— Откуда вы?

— Из Ленинграда.

— Но я тоже ленинградец. — И, вздохнув, прибавил: — Бедные цветы!

Почему мы показались ему похожими на цветы, не знаю. Измученные, в измятых пальто и шапках, промокшие от дождя, в полном недоумении от неопределенности нашего положения и уже отчаявшиеся найти какое-нибудь пристанище, меньше всего мы походили на цветы. Он принял участие в нас, спасибо ему за это.

— Я не могу оставить вас в таком положении, — сказал он. — Я уже живу здесь некоторое время, знаю город, попробую вам помочь.

Мы горячо его поблагодарили и приободрились.

Снова начались хождения по улицам, разным домам и домишкам. Но когда стало темнеть, нашему вознице наконец надоело это безнадежное скитание, и он сказал: «Берите ваши вещи, расплатитесь со мной, больше я вас возить не буду». Что было делать? Мы вопросительно посмотрели на нашего спутника. Он, очевидно, принял какое-то решение — назвал вознице адрес своей комнаты, а нам сказал:

— Комната у меня неважная, но я уступлю ее вам на несколько дней, а сам отправлюсь к товарищу, у которого я поживу то время, пока не устрою вас где-нибудь.

Возница согласился сделать еще один небольшой рейс. Мы остановились у какого-то невзрачного домика, расплатились. Было уже почти совсем темно.

Наш сопровождающий объяснил хозяйке положение вещей, ввел нас в свою комнату, зажег свет, достал туес, полный великолепного меда, краюху черствого хлеба и кусок колбасы, довольно подозрительного вида, кажется, конской, и указал на узкую деревянную кровать.

— Вот все, чем я располагаю. Устраивайтесь как можете. Завтра утром я зайду за вами.

Мы, потрясенные его добротой, благодарили как умели. Он ушел. Раюша посмотрела на меня вопросительно.

— Как ты думаешь, он сумасшедший?

— Не знаю, — ответила я. — Во всяком случае, не каждый бы это сделал.

Мы принялись устраиваться. Застелили постель вытащенным из мешков бельем, переоделись и с аппетитом принялись уписывать черствый хлеб, конскую колбасу и, главное, чудесный мед. Сразу туес опустел наполовину. Потом улеглись валетом на узкой постели, потушили свет и сладко заснули.