«Мы жили в эпоху необычайную…» Воспоминания - [123]

Так началась наша жизнь в Енисейске.

На следующее утро, попросив у хозяйки кипятку, мы напились чаю (чай у нас был), поели снова черствого хлеба и конской колбасы и стали поджидать нашего спасителя.

Мы уже знали, что его зовут Борис Михайлович Кедрин, что он ленинградский адвокат, помощник присяжного поверенного, работал помощником у своего дяди, довольно известного в то время адвоката с той же фамилией. И тоже КАЭР’овец, как и мы, грешные. Он был среднего роста, брюнет с довольно правильными чертами лица, небольшими темными глазами, только белки глаз были почему-то желтоватые, да не хватало двух или трех верхних зубов. Выбили ему их, что ли? Одет небрежно, видимо, изрядно пообтрепался за время своих тюремных мытарств, да и, как оказалось впоследствии, пил сильно. Всегда ли, или запил тут от отчаяния и горя — не знаю.

Он явился вскоре и решительно заявил:

— Забирайте чистое белье, я поведу вас в баню, вымоетесь, а потом отдадим ваше грязное белье прачке, которая и мне стирает. Знаю я тюремную жизнь, возможно, и насекомых набрали на этапе и в тюрьмах.

Мы не противоречили. Он повел нас в баню, которая находилась на берегу Енисея. Здание одноэтажной деревянной бани соединялось с Енисеем сетью каких-то деревянных сооружений и труб.

Очевидно, какой-то доморощенный водопроводный мастер подвел воду Енисея к этому несовершенному банному заведению. С автором этой хитрой механики мы тоже вскоре познакомились. Это был ссыльный двадцатишестилетний юноша, сын московского инженера, специалиста по водопроводам, — Юра Ильин, отбывавший ссылку в Енисейске за принадлежность (?) к партии анархистов. О нем напишу позже.

Мы заплатили за отдельный номер и с восторгом стали намываться. Но от слабости или от жары я почувствовала себя плохо, повалилась на скамейку и поняла, что теряю сознание. Сестре пришлось вытащить меня в предбанник, где было прохладнее, и там приводить в чувство, благо она была врачом и умела это делать. Кое-как домывшись, мы вышли из бани, тщательно завернув грязное белье в газету, чтобы не расползлись насекомые, если бы они оказались там, что было вполне возможно.

Борис Михайлович сидел на скамейке у выхода из бани и терпеливо нас поджидал. Мы отдали белье прачке. Затем он повел нас к каким-то людям, у которых можно было купить кое-что из еды. Мы ведь не работали еще, пайков и карточек не получали. Узнав, что сестра — врач-педиатр, а я музейный работник и перевожу с нескольких иностранных языков, Борис Михайлович сказал, что устроить сестру легко — врачи очень нужны, а вот мне труднее подыскать подходящее место. Но главная задача — найти комнату, где можно жить, а уж потом заниматься поисками работы.

Комнату для нас на третий, кажется, день нашел Борис Михайлович, наш опекун и доброжелатель. Она располагалась в маленьком одноэтажном домике — небольшая, узкая, окна почти на одном уровне с землей. Нам понравились хозяева, и мы быстро договорились.

Хозяин был намного старше жены, еще молодой и миловидной женщины. Теперь он был по профессии рыбаком. Почти весь улов отдавался государству; он мог оставлять себе и семье только небольшой процент, из которого и нам иногда кое-что перепадало.

Кроме нас, в так называемом зальце жили молоденькая женщина, учившаяся на курсах медсестер, с мужем-милиционером, и еще в маленькой комнатушке — очень некрасивый ссыльный, по профессии бухгалтер, совершенно влюбленный в хорошенькую хозяйку дома.

Хозяева жили в комнате возле кухни — отец семейства, его жена и десятилетний сын Кена, учившийся в школе. Смышленый мальчик очень подружился с моей сестрой, которая любила детей и которую все дети всегда любили.

Мы стали налаживать наш быт. Кровать в комнате была одна и узкая. По совету хозяйки в ближайшем продуктовом магазине мы купили несколько пустых ящиков из-под яиц, положили на них выданный хозяйкой мешок, набитый стружками (мы достали их в том же магазине), покрыли пледом, положили на него подушечку-думку, присланную нам еще в передаче из дома, и нам стало казаться, что у нас даже уютно.

Теперь настало время думать о работе. Сестра устроилась сперва на каком-то заводе, в амбулатории. Мне тоже досталась работа почти по специальности.

В городе существовал краеведческий музей, основанный много лет назад Александром Игнатьевичем Кытмановым. Отец его был владельцем пароходов, плававших по Енисею, и золотопромышленником. Это была одна из богатейших семей края. Кытманов-сын, просвещенный человек, окончив Петербургский университет (физико-математический факультет) и вернувшись в родные места, стал изучать богатства родного края. Отец требовал заняться купеческими делами, но он, погрузившись в научные исследования, основал краеведческий музей и всецело посвятил себя науке (так рассказывала мне впоследствии его вдова, приезжавшая в Енисейск из Красноярска).

К тому времени как я оказалась в Енисейске, Александра Игнатьевича уже давно не было в живых, а в музее работал его брат, не столь образованный, но старавшийся сохранить все коллекции, собранные своим предшественником, а также хорошую библиотеку на русском и иностранных языках. Но и этот Кытманов тяжко болел и вскоре, при мне уже, умер. Директором был назначен некто Федор Степанович Бархотов — человек с «неоконченным высшим образованием», как он писал в анкетах. Впоследствии мне удалось установить, что он окончил еще до революции четырехклассное городское училище. И надо отдать ему справедливость, он был безукоризненно грамотен. Затем после революции, когда двери высших учебных заведений были широко открыты для всех, он поступил в Политехнический институт в Ленинграде. Но дальше не пошел, и на этом кончилось его «неоконченное высшее образование».