Мы умели верить - [69]
– Это ужасно.
– Заткнись. В общем, в половине случаев это было неважно, потому что Нико был в отключке. Мы поняли только в самом конце, что у него была лимфома центральной нервной системы, а эти идиотские врачи не заметили ее и пичкали его стероидами, что было хуже всего. Но сперва это уменьшило опухоль мозга, так что пару дней у него были эти просветы. Он приходил в себя на десять минут, а потом снова проваливался. И вот у него такой просвет, и тут приходит медсестра и стоит в дверях, с таким важным видом, и начинает читать меню. Со мной там был Джулиан, и Нико пришел в себя, и сестра читала: «Спагетти с тефтелями». И Джулиан встает в ногах кровати Нико и повторяет это своим театральным голосом, словно играет шекспировского короля, а потом показывает… это было что-то между пантомимой и импровизированным танцем. Все это про спагетти, которое накручиваешь на вилку и затягиваешь в рот. А сестра тупо стоит с таким видом: вот поэтому вы все и болеете, только посмотрите на это гомиковское кривлянье. Джулиан подошел к ней вплотную, и заглянул в меню, и объявил, что там было дальше, там был куриный салат, и он станцевал куриный танец. И так он проделал со всем меню, пока там стояла медсестра.
– Поразительно.
– Нет. Было грустно и ужасно. Это был последний раз, когда мой брат пришел в себя.
– Можно спросить, что с ним случилось? С Джулианом.
– А что, блядь, по-твоему, с ним могло случиться?
– Фиона, ты…
– Он был актером, без семьи и медицинской страховки, если бы он хотя бы остался в Чикаго, то мог бы рассчитывать хоть на какую-то серьезную помощь, если бы продержался, пока не появились нужные лекарства, но он уехал и умер один, и я даже не знаю, где.
– У тебя кровь идет.
– Что?
– На руке.
Она опустила взгляд. Пустой бокал из-под шампанского, который она крепко сжимала, треснул. По запястью правой руки стекала и капала кровь, как и по ножке бокала. Когда она разжала пальцы, бокал развалился, осыпавшись на пол.
Комната подернулась серым по краям, и загудели голоса. Рядом была Коринн, держа у нее под рукой полотенце, направляя ее к маленькой ванной с обоями и золотыми кранами, сажая ее на закрытый унитаз.
Затем муж Коринн склонился перед Фионой с пинцетом и принялся медленно вынимать осколки, усеивавшие ее ладонь.
– Мне так неловко, – сказала она, когда зрение прояснилось, и Коринн ушла вытирать с пола кровь и стекло.
– Вот еще глупости, – сказал он бесстрастным и глубоким голосом.
От его склоненной головы с белыми, прилизанными волосами, веяло чем-то монаршим. «Фернан, – вспомнила она. – Фернан, важный критик». Все вокруг здесь было словно из чужой жизни. Этот человек, эта комната, эта кровь.
Он мягко массировал мякоть ее руки, всматриваясь в ладонь сквозь очки.
– Спасибо вам, – сказала она. – Вы раньше делали это?
– Я просто нахожу частицы света.
Фиона представила свою ладонь, усеянную тысячей блестящих стекляшек, которые она может носить в себе вечно. Должно быть, все ее тело такое. Должно быть, ее кожа может резать людей, касающихся ее.
Ей хотелось сказать ему что-нибудь приятное, но она не хотела сидеть здесь и бесконечно повторять слова благодарности.
– А вы рисуете? Помимо критики? У вас такие уверенные руки.
– Я изучал живопись, – он поднял на нее взгляд и улыбнулся, и она почувствовала, что могла бы остаться в этой ванной навсегда, отдавшись его заботе. – Ужасная идея. Критики не должны уметь рисовать.
В двери появился Джейк. У нее не было сил попросить его уйти.
Фернан добавил антисептика ей на кожу плоским ватным тампоном.
– Я посещал Академи-де-Боз-Ар[83], – сказал он. – Очень… ох, старомодную.
Фиона оживилась.
– А вы еще там? Преподаете?
– Нет, – он хохотнул. – Это не мое.
– Я просто, – сказала она и запнулась, когда он вцепился пинцетом в основание ее среднего пальца, – моя семья всегда пыталась выяснить про одного художника, который там учился. Он был другом моей двоюродной бабки и умер молодым.
– В каком году?
– О, задолго до того, как вы там учились! Я не имела в виду, что вы могли знать его знакомых, я просто… даже не знаю, почему я спрашиваю. Меня слегка мутит. Он выиграл При-де-Ром, но потом умер, сразу после Первой мировой.
– Ха, да, это точно до моей учебы!
– Его звали Ранко Новак. Нам просто всегда было интересно.
– А что вы пытаетесь найти, записи? Картину? – он повернулся в ту сторону, где все еще маячил Джейк. – У вас есть фонарик в телефоне?
Джейк включил фонарик в телефоне и, скривившись, поднял его над ладонью Фионы.
– Вот что я вам скажу, – сказал Фернан. – У меня там есть друг. Вы запишите мне его имя перед уходом, я спрошу.
– Вы так добры!
– Что ж, вы чуть было не лишились пальцев у нас дома. Это чтобы вы нас не засудили!
Фиона держала забинтованной рукой стакан воды со льдом, ей нравилось ощущение прохлады, хотя бинт от этого влажнел. Она нашла Ричарда в столовой, в окружении почитателей и тарелок копченой рыбы.
Она с трудом понимала разговор, и то лишь благодаря тому, что Ричард иногда переводил на английский. («Мари – его жена». «Это была ретроспектива Гери в прошлом году». «Она говорит о работе дочери».) Фиона хотела кодеин. Она хотела найти аптеку. А что потом? Может, бродить по Марэ до утра.
