Мы умели верить - [68]

Фиона хотела бы, чтобы Джейк не поехал с ними, не стоял сейчас в метро, держась за поручень двумя пальцами и глядел на нее сверху вниз. Ричард и Серж сидели позади нее, быстро болтая по-французски, так что Фионе не с кем было говорить, кроме Джейка, а с ним любой разговор грозил перейти во флирт. Единственное платье, которое она взяла с собой, бледно-голубое, было с низким вырезом – и, хотя она надела легкое пальто, пуговицы, как нарочно, не застегивались. Джейк пялился прямо в ее декольте.

Выйдя в Венсене, они пошли пешком по темным тихим улицам, мимо магазинов и ресторанов, сменившихся прекрасными узкими домами, и тогда Джейк приблизился к ней и сказал на ухо:

– Так это он, парижский Эванстон?[81]

Она не смогла сдержать смех, но оборвала себя, чтобы он не решил, что смешно пошутил.

От него пахло джином, интересно – выпил он у Ричарда или раньше?

Она проверила телефон, хотя делала это всего две минуты назад и звук был включен. Да и вряд ли Арно мог звонить ей. Но она не могла не заглядывать в почту, не проверять пустой автоответчик.

Ее вдруг осенило, что она может избавиться от Джейка, переспав с ним. Это было бы забавно, и она сбросит стресс, а он неизбежно и элегантно испарится. Если же он останется, покажется назавтра, она всегда может притвориться, что влюбилась, и спросить его, когда они увидятся в Чикаго. «Ты знаешь, – могла бы она сказать в такой ситуации, – есть шанс, что я еще могу родить».

К тому же она сомневалась, что у него вообще получится, если он так пьян, как ей казалось. Он слишком растягивал слоги («Зацени эту лунууууу»), слишком долго смотрел ей в глаза, слишком медленно переставлял ноги. По-видимому, он напился не настолько, чтобы это заметили Ричард или Серж, но достаточно, чтобы раздражать Фиону. Почему ему можно идти по жизни пьяным? Почему у него бумажник-бумеранг?

И вот ей пришлось с ним вдвоем тусоваться на этой чертовой вечеринке. Поначалу они оба держались рядом с Ричардом и Сержем, когда на входе их тепло встретила Коринн (в желтой тунике и колье из огромных деревянных бусин), проследила, чтобы им подали выпить, и позвала мужа из соседней комнаты. Борода Фернана Лекле, как и обещал Серж, поражала: белоснежная и вьющаяся, она ложилась ему на грудь, как у мультяшного Санты. Он излучал важность и, казалось, заполнял собой весь холл. «Не стесняйтесь все осматривать», – сказал он, и она сперва не поняла, зачем бы ей понадобилось такое позволение, а потом осознала, что весь дом ломился от поразительных произведений искусства, и гости обнюхивали все углы и задние залы, и даже верхние помещения, чтобы полюбоваться на приобретения Фернана и Коринн. Перед ванной висел Баския; в столовой доминировал портрет из тарелочных осколков Джулиана Шнабеля.

Сперва люди пытались говорить с ней по-английски – Коринн, Серж, немецкий писатель, с которым ее познакомили – но вскоре все уже трещали по-французски, а ей пришлось разговаривать с Джейком. Они оказались на застекленной веранде в задней части дома, куда то и дело заглядывали гости, проверявшие, нет ли здесь чего съедобного или очередного ведерка с шампанским, а может, знаковых кубистических картин.

– Я изучаю его творчество в интернете, – сказал Джейк. – Ричарда. Даже странно, сколько его фотографий мне знакомы, но я не знал, что они его. Ну, которые знаменитые. Тот триптих, я давно им совершенно восхищаюсь. Не представлял, что это Кампо. И, кажется, я видел кое-что с тобой. Да?

Несмотря на бокал в его руке, он теперь выглядел более трезвым, чем в метро. Ей хотелось провалиться.

– На мне было платье в цветочек?

– Нет, ты была рядом с парнем – ты свернулась рядом с ним клубочком на больничной кровати.

Фиона осушила бокал с шампанским, так что защипало в носу.

– Ты спрашиваешь о личном, – сказала она. – Это искусство, но это моя жизнь. Это были мои друзья.

– Я… слушай, я вообще-то ничего не спрашивал. Не думаю, что я задавал вопрос.

– Тоже верно.

– А что ты боялась, что я спрошу?

Она задумалась.

– Ты собирался спросить меня, кто это был, в кровати.

– Эй, хочешь присесть?

– Нет.

Она посмотрела на людей, заглянувших в дверь веранды, но они говорили по-французски и даже не обратили на нее внимания.

– Можно мне… послушай, у меня только один вопрос, и он не об этой фотографии, он о триптихе.

– Господи. Что?

– Извини! Извини. Давай найдем еду.

Она была подавлена событиями, не имевшими никакого отношения к Джейку Остину и его любопытству, но он был подходящим мальчиком для битья. Поэтому она подошла вплотную к нему и заговорила громким голосом:

– Это был Джулиан Эймс. На триптихе. Он был прекрасный человек, актер, и Ричард снял первое фото, когда все было зашибись, а второе – когда Джулиан был в ужасе, потому что знал, что болен, а потом он снял третье, когда он весил примерно сотню фунтов[82].

– Эй, извини, я…

– Мой брат умер в этой дурацкой больнице, куда его положили родители, где все его боялись и никто не знал, что с ним делать, черт побери, и Джулиан приходил туда каждый день. Он был не круче всех, но он был чутким и чувствовал какие-то вещи лучше других. Ты, ты совсем отупел от выпивки, да? А некоторые вообще-то