Мы умели верить - [65]

– Боже мой, – сказала Нора, – такое чувство, словно тебя вскрывают, да? Как непривычно.

Она подалась вперед, рассматривая картину. Йель слышал ее одышку, быструю и тяжелую.

Йель еще не мог понять реакцию Билла и опасался сказать что-нибудь невпопад – вдруг Билл определит, что это акрил, а не масло, и, стало быть, никак не подлинник? – но что-то нужно было сказать.

– Нора, – сказал он, – мы вам так благодарны.

Билл сделал Йелю знак занять его место, подержать два нижних уголка, а сам вышел вперед, чтобы увидеть картину. И издал вздох – вполне оргазмический, вздох чрезвычайного довольства.

– Что ж, – сказала Нора, – мне нравится этот звук.

– Это феноменально, – сказал Билл.

– Да, и теперь вы мне верите, не так ли? Ваш скептицизм от меня не укрылся! – она обращалась к Йелю.

– Мы не в силах отблагодарить вас, – сказал Йель.

Но теперь, когда картины у них, где же застрял главный юрист? Было уже 10:35. Йель решил, что, если Герберт Сноу не появится к полудню, он займется бумагами сам. Но, возможно, не стоит так затягивать. Ведь в любой момент может ворваться Фрэнк – и что тогда?

Билл бегло просмотрел картины Новака – мужчина в жилете ромбиком оказался меньше, чем представлял Йель, размером с блокнот, тогда как грустная девочка была огромной – и застыл над портретом кисти Сутина.

– Вот этот, – сказала Нора, – хочу, чтобы вы знали, я его украла у него, поэтому он не подписан. Он собирался сжечь его вместе с кипой других. А там же я! Я не могла допустить, чтобы меня сожгли! Такой был чудак.

Когда они закончили с живописью, Биллу больше не требовалось, чтобы кто-то держал уголки; остальные работы не были свернуты. Он доставал эскизы из картонных конвертов с бережностью хирурга. Йель отошел от стола, но снимать перчаток не стал. В этих белых перчатках он был похож на Микки-Мауса. Или на дворецкого. Билл спросил Нору о датах создания неподписанных работ.

– Тут, сказать по правде, надо подумать, – сказала она. – Работы Ранко самые ранние. Они единственные довоенные. Тринадцатого года, я бы сказала. Но только, разумеется, не портрет в жилете! До войны никто не носил ромбики!

Она рассмеялась, словно это само собой разумелось.

Билл кивнул с озадаченным видом.

Йель подошел к Дэбре, стоявшей у стены. Он тихо сказал ей:

– Мы очень ценим вашу помощь. Мне совершенно понятно ваше отношение.

– Сомневаюсь в этом.

Она почти не разжимала губ при разговоре.

– По крайней мере, я был бы подавлен на вашем месте.

Остальные шумно обсуждали надпись на обороте одного эскиза, перевернув его и держа в дюйме над столом. Дебра заговорила шепотом:

– У нее была поразительная жизнь. А я умираю со скуки, и я жертвую своей свободой, чтобы заботиться о ней, а ведь она в свое время прожила безумные годы в Париже, зависая типа с Моне, понимаете? И она могла бы оставить мне хоть что-то из этого. Но не оставила.

Йель понял, что недооценивал ее – он-то думал, ей нужны только деньги, но, возможно, это было не так.

– Если вас это утешит, – сказал он, – там абсолютно точно нет Моне.

– Слушайте, просто скажите. Сколько, по-вашему, это все стоит?

Она закрыла глаза, ожидая удара.

– Ох, – сказал Йель. – Господи, это… я не знаю, тут на самом деле другие критерии. Художественный рынок такой странный. Это не как с бриллиантом, когда можно сказать, что вот с таким весом, в столько-то каратов, он будет…

– Но как вы типа думаете, сколько?

Он не мог сказать ей. Отчасти потому, что это только ухудшило бы ситуацию, как раз когда Дэбра пошла им навстречу. Отчасти потому, что он не хотел, чтобы бедняжка изводила себя этой мыслью до конца жизни.

– Здесь ведь, – сказал он, – по большей части, эскизы, вы понимаете? Картина Модильяни – это одно, но… то, что ценно для нас, не обязательно стоит кучу денег.

– Окей.

Ее лицо расслабилось. Йель почувствовал ее облегчение, с привкусом разочарования. Ему хотелось обнять ее и умолять простить их.

– Дэбра, – позвала ее Нора, – если хочешь, посмотри украшения.

Йель помог ей разложить их на свободной части стола. Все эти колье и серьги очаровывали его почти так же, как и картины. На них не было драгоценных камней, но это было настоящее ар-деко, изящное и яркое, в духе Эрте. Йель смотрел, как Дэбра брала одну за другой вещицы, которых он никогда бы не мог представить на ней. Переливчатый гребень, висячие серьги, брошь в виде жука-скарабея. Было там и колье, похоже, с настоящим изумрудом, по крайней мере, на взгляд Йеля, и он пододвинул его к ее кучке.

– Это может чего-то стоить, – сказал он.

Через некоторое время остальные украшения были снова упакованы, а холсты и бумажные рисунки свернуты в рулоны с резинками и убраны в конверты (Билл не позаботился принести чего-то более приемлемого для хранения), а главный юрист так и не появился. Было 11:20. Дэбра снова стала крутить на пальце кольцо с ключами.

– Мне позвонить кому-нибудь? – спросил Роман. – В Северо-Западный?

Его отправили в холл, позвонить в отель и спросить, нет ли для них новостей. Роман вернулся и покачал головой.

А Нора тем временем открыла другую коробку из-под обуви, с бумагами, и стала раскладывать их по стопкам.

– Здесь больше, чем мне казалось, – сказала она.