Мы умели верить - [101]

– Это гордыня, – сказал Роман. – Вот что это. Типа ты слушаешь о жизни Норы – это ведь было не так давно – и она пересекала океан на пароходе, понимаешь? А теперь мы думаем, что можем запросто гонять автобусы в космос и обратно.

Йелю хотелось спросить, могли бы астронавты отвести катастрофу, если бы боялись ее заранее, но это прозвучало бы слишком зло. Эта новость была ужасно печальной. Все вокруг было ужасно печальным.

– Знаешь, что еще хуже, чем когда случается что-то плохое? – сказал он. – Это когда что-то обещало сложиться хорошо, когда все ожидали, что будет классно, а на деле вышло плохо. Почему это настолько хуже?

Диктор говорил, что Рейган отменил ежегодный доклад конгрессу о положении в стране, намеченный на этот вечер, но непременно обратится к нации с речью о катастрофе. Йель вдруг отчаянно заскучал по Чарли. Ему захотелось, чтобы Чарли сейчас кричал на телек, что, если Рейган «обратится с речью», это не значит, что нет ничего важнее. Горстка погибших астронавтов – и Рейган стенает с народом. Умерли тринадцать тысяч геев – Рейган слишком занят.

Когда новости сменились рекламой, Йель воспользовался моментом, чтобы встать с кровати, убавил звук телевизора, снова наполнил стакан и сел на кровать подальше от Романа.

Затем стали показывать школьников, собравшихся посмотреть запуск. Показали, как наземная команда дает учительнице яблоко. Было трудно отвести взгляд, а смотреть – еще труднее. Вино ударило Йелю в голову сильнее, чем он ожидал. Ну да, пиво плюс вино. И полумрак комнаты, и эти ужасные дымовые хвосты.

– Когда я думаю о смерти, – сказал Роман, – я начинаю все подвергать сомнению.

Йелю не хотелось говорить о смерти.

– Иногда это хорошо – подвергать сомнению, – сказал он.

– Я все думаю о Ранко. Как это романтично. То есть он буквально был заточен в замке. А она снаружи все ждала его.

– Если честно, это было ужасно.

– А ты разве не завидуешь Норе? Кругом творились такие бедствия, но она была как бы не одна, понимаешь?

Йель старался аккуратно подбирать слова.

– Ну, ты можешь… можешь почувствовать это в Чикаго. Что ты не один.

– Может, в этом моя проблема. Я застрял в Эванстоне, глазея на картины.

– Я перебрался в Чикаго только в двадцать шесть, – сказал Йель.

Его вдруг осенило, что нужно свести Романа с Тедди. Тедди, во всяком случае, был здоров, и Роман должен стать для него занятным случаем. Хорошенький щенок для дрессуры.

– Слушай, тебе нужно выбраться, ну, знаешь, в Лэйквью. Ты найдешь там гораздо больше общего с людьми, чем в Эванстоне. Хорошие бары, прикольные люди. Чуть более отвязные.

– Потолок тут чудной, – сказал Роман.

И Йель не заметил, как прилег рядом с Романом, продолжая держать ноги на полу. В потолке не было ничего такого уж необычного. Просто штукатурка. Роман допил вино и сбросил стаканчик на пол.

– Со мной все не так, – сказал он.

– Это неправда.

Йель повернул к нему голову, надеясь, что Роман увидит искренность в его глазах.

Роман протянул руку и коснулся кончиками пальцев шеи Йеля, его зеленого свитера. Йель перестал дышать и только глядел на лицо Романа в голубых и желтых отсветах телевизора. Нужно сказать ему перестать. Нужно вставать. Но, может, это первый раз, когда Роман осмелился на что-то подобное. Может, если Йель его оттолкнет, первая попытка станет и последней. Йель все лежал без движения, а Роман пробежался пальцами по его руке и перешел на внешний шов брюк. Йель чувствовал себя пригвожденным к кровати сахаром, алкоголем и послеполуденной истомой. И, честно говоря, у него началась эрекция, натягивая ткань у левого бедра.

Роман выглядел испуганным и таким юным, и Йель снял его руку со своей ноги, но вместо того, чтобы отпустить, он переплел свои пальцы с длинными бледными пальцами Романа. Теперь они смотрели друг другу в лицо, и Йель осознал, что никто не прикасался к нему по-настоящему после того, как жизнь его пошла под откос. Тереза его обняла, когда он вернулся в тот день домой из Висконсина. Фиона его обняла на похоронах Терренса. Вот и все. А касания всегда были слабым местом Йеля, он ничего не мог с собой поделать. Друзья иногда шутили, что его недостаточно баюкали в детстве, но в случае Йеля это было до ужаса близко к правде, словно авитаминоз.

Роман прошептал:

– Я не знаю, чего хочу.

Он дрожал, во всяком случае, его рука. Его очки, сдвинутые подушкой, сидели криво.

Всего пятнадцать минут назад Йель выдвигал причины, почему этого не случится, но в чем они состояли? Что ж, он мог быть заразен. Это факт. Но что, теперь все вертится только вокруг этого?

Он хотел выключить телевизор. Это все, что он знал. Ради этого надо было подняться, что он и сделал: выпустил руку Романа, оттолкнулся от кровати, нажал потным пальцем кнопку питания.

Ноги разъезжались на ковре. Он вспомнил ту ночь в декабре, когда прошел по улице мимо дома Джулиана. Возможно (только возможно) это спасло ему жизнь.

И однако в этот момент ему захотелось поступить наперекор всему, что он делал раньше. Он посмотрел на дверь и подумал, что сейчас подойдет к ней, но вместо этого уселся боком на край кровати, подтянув одну ногу на матрас. Роман подсел к нему и прильнул спиной, прижавшись затылком к шее Йеля. Йель провел рукой вниз по рубашке Романа, нащупал ширинку, запустил руку внутрь. Только руку, только правую руку, извлек Романа из-за края трусов, и положил левую руку ему на грудь, удерживая на месте, чувствуя, как его сердце стучит о ребра. Он медленно поглаживал его, пока Роман не начал твердеть, и тогда Йель ускорил движения и усилил хватку.