Мы умели верить - [102]

Когда он последний раз дрочил кому-то? Чарли не был особым любителем, но он определенно последний, кому Йель это делал, хотя с тех пор мог пройти и год, и два. Впрочем, под таким углом – Роман тесно прижался к нему, плечом к плечу, бедром к бедру, тяжело дыша, чуть не задыхаясь – это почти как дрочить себе.

– Расслабься, – прошептал он, и Роман еще сильнее налег на него.

Вставший член Йеля вжимался в поясницу Романа, но это было не главное. Главным было то, что Роман, похоже, нуждался в этом – как сильно, Йель не мог сказать, но догадывался – и Йель в этом тоже нуждался.

Роман обхватил руку Йеля, сжимавшую его, и с низким стоном выплеснулся на комод, на неглубокие ящики с медными ручками, под самым телевизором.

И не успели они перевести дыхание, как Роман вскочил, схватил с пола черную футболку и принялся вытирать ящики комода, словно кто-то мог войти и увидеть это.

– Сядь, – сказал Йель.

Он взял у Романа футболку и вытер все сам. Когда он управился – скатал футболку в комок и засунул в угол чемодана – Роман лежал на кровати лицом вниз, раскинув руки, точно на кресте.

– Хочешь, чтобы я остался или ушел? – спросил Йель.

Он не представлял, что бы выбрал сам, но Роман сказал, не поднимая головы:

– Думаю, я хочу побыть один.

Йель ушел в свою комнату, включил душ и вяло подумал, подрочить или нет, но пока вода согрелась, у него пропало желание. Он ощупал в паху лимфатические узлы, решил, что он слишком пьян для душа, лег на кровать и подумал включить телек и найти программу, на которой не будет гигантской физиономии Рейгана. Он заснул без ужина.

Йель сидел за круглым столиком в утренней столовой – с похмелья, в висках ломота, во рту вата – когда миссис Вишня встретила в дверях Романа и провела к столику Йеля. Роман смотрел в пол и, раскрыв номер «Адвоката округа Дор», уставился в него, с красными ушами.

Йель все утро спрашивал себя, какого черта на него нашло, о чем он думал, но в итоге решил, что должен держаться естественно и дать понять Роману, что все в порядке, что нормальным геям ни к чему заниматься с утра самоедством.

– Сегодня мы должны выяснить детали, – сказал он. – Как бы нас всех ни увлекала история Ранко.

Может, ему следовало что-то добавить, сказать доброе слово. Чтобы Роман не подумал, что он тоже избегает этой темы. Но до него стало доходить, как медленно теперь для них потянется время, какая натянутость их ждет на обратном пути и на следующей неделе. Он был так поглощен вопросами об инфекции и так доволен своими ответами на них, что забыл прошлым вечером более обыденные вопросы: угрызения, привязанность, ожидания, неловкость.

Миссис Вишня принесла им тосты.

– Правда ведь, президент вчера произнес прекрасную речь? – сказала она. – Это была просто поэзия.

– Не сомневаюсь, – сказал Йель.

– Вы не смотрели?

– Я смотрел, – сказал Роман. – Вы правы. Поэзия.

Всю дорогу к дому Норы Роман глядел в боковое окошко. Йель подумывал извиниться перед ним. Но это могло вызвать впечатление, что он воспользовался положением старшего. И что еще хуже: это, возможно, укрепило бы представления Романа о сексе как о чем-то, чего нужно стыдиться, за что нужно извиняться. Это могло отбросить его в развитии лет на пять.

Сыграла ли роль неопытность и зажатость Романа в том, что Йель не смог устоять? Или он потянулся бы к любому в такой ситуации? Он так не думал. Он бы не потянулся к тому, кто мог причинить ему боль.

Забавно, что Чарли считал Романа не представляющим опасности как раз в силу его невинности. Может, Чарли совсем его не знал.

– Сегодня вам нельзя с ней слишком много говорить, – сказала Дэбра.

Йель ее заверил, что они просто соберут недостающие сведения. Дэбра уселась с вязаньем на лестнице, но могла видеть комнату через дверь. Йель подумал, что переел на завтрак. Или, может, недоел, чтобы нейтрализовать остатки земляничного вина, бурлившие у него в животе.

Нора выглядела усталой. Ее кожа, и раньше бледная, отсвечивала голубым, а глаза порозовели. Когда Йель сказал ей, что им, прежде всего, нужны датировки остальных работ, она не стала упрямиться.

– Они все до двадцать пятого, я думаю, – сказала она. – Под конец я уже мало позировала. К двадцать пятому я была помолвлена с Дэвидом.

Роман сел на диван с Йелем, но как можно дальше. У него была стопка ксерокопий, которые всю прошлую неделю он упорядочивал, подписывал, датировал и индексировал. Нора предложила им распределить письма по именам корреспондентов: «Тогда я смогу составить их в одну картинку».

Так что, пока Роман листал бумаги в поисках писем Модильяни, Йель взял блокнот и ручку и спросил Нору, помнит ли она точно, когда вернулась в Париж.

– Пожалуй, что где-то весной девятнадцатого. Мне было двадцать четыре, и я себя чувствовала ужасно взрослой. В Филадельфии я считалась старой девой.

– Что случилось с Ранко? – сказал Роман, и Йелю захотелось задушить его.

Ему и самому хотелось это узнать, но сперва он должен был выяснить общие сведения. Йель не сразу вспомнил, что прошлой ночью Ранко снился ему. Он был заперт в своем замке, а Йель пытался дозвониться ему, чтобы тот выбрался и увиделся с Норой, пока она не сожгла его картины. Йель осознал, что номер, который он набирал, был номером офиса «Во весь голос».