Мы умели верить - [103]

– Что ж, – сказала Нора, – этот вопрос и меня волновал. Я ни слова от него не слышала, ни единого письма. У меня уже мысли пошли, пусть бы он умер, лишь бы не думать, что бросил меня, а потом стала думать, пусть бы он ненавидел меня, лишь бы был живой. Не думайте, что я все время сохла по нему. У меня в Филадельфии было несколько поклонников, но замуж я ни за кого не собиралась. Мальчишки, с кем я росла, ушли на войну, так что мне приходилось довольствоваться теми, кто остались… ох, божечки, был у меня и торговец обувью! После всех этих одержимых молодых художников. Я с ума сходила от скуки.

Йель начал было спрашивать, как она стала позировать, но он слишком медлил – в голове была каша – и Нора снова ушла от вопроса.

– Вам надо понимать, мы ведь не знали, кто жив, кто умер. Мои друзья по Коларосси, даже профессора. А помимо войны, был еще грипп! Иногда приходило письмо: такой-то получил ранение в бою. А потом выяснялось, что он умер в лазарете, и ты гадала, от ран или от гриппа. Но новости доходили редко. Вы там, милый мой, писем от Моди особо не найдете, – сказала она Роману.

Но Роман продолжал искать. Йель подумал, что он просто прятался за бумагами, избегая его взгляда.

– Я вернулась в Париж, а Парижа и нет. Не самого города, а просто… не знаю, сумею ли объяснить. Мальчишек не было, наших однокашников, а кто был, те без рук, без ног. Один студент-архитектор вернулся целым, только голоса лишился от горчичного газа, так и остался немым. Все той весной бродили как потерянные. Бывало, встретишь в кафе друга, и даже если вы едва знакомы, подбегаешь к нему и целуешь, и обсуждаешь, кто еще умер. Не знаю, с чем сравнить такое. Кроме как с вами.

Йель потерял логику.

– Сравнить что?

– Да вас! Ваших друзей! Не знаю, что это, если не война!

Роман застыл – Йель видел краем глаза, как пальцы Романа замерли над бумагами – и Йелю захотелось заверить его, что он не мог ничем заразиться от его руки. А может, Роман переживал, что Нора, говоря «вы», имела в виду и его.

– Поэтому я вас, голубчик, и выбрала, – сказала Нора, – и хочу, чтобы все это вам досталось! Как только мне Фиона про вас рассказала, я решилась. Я понимаю, что у вас всем заправляет мистер Линдси, но именно вы проследите, чтобы все было исполнено, как надо.

У Йеля не было таких официальных полномочий, но он кивнул и сказал:

– Конечно.

– Потому что вы поймете: это был город-призрак. С кем-то из тех мальчишек я очень дружила. Я училась с ними бок о бок два года. Я околачивалась с ними, вытворяла всякие глупости, присущие молодости. Я могла бы сказать вам их имена, но вам это ничего не даст. Если бы я вам сказала, что на войне погиб Пикассо, вы бы это поняли. Хоп – и вот вам «Герника». Но я вам скажу, что Жак Вайсс убит в битве на Сомме, и вы даже не поймете, что потеряли. Это… знаете что – это подготовило меня к старости. Мои друзья умирают один за другим, многих уже нет, но я через это уже проходила.

Йелю как-то не приходило в голову, что у Норы еще оставались друзья. Он почему-то всегда считал, что друзья – это те, кого ты встретил в молодости и с кем всегда идешь бок о бок. Может, поэтому одиночество было ему так невыносимо. Он не мог представить, как пойдет и найдет себе новую компанию. У него в голове не укладывалось, что Нора после всего этого прожила еще семьдесят лет и столько всего повидала без своих первых друзей, своих сородичей.

– Всякий раз, – сказала Нора, – как я с тех пор бывала в галереях, я думала о том, каких картин там не хватает. Моих картин-невидимок – понимаете? – которых не видит никто, кроме тебя. Но кругом столько счастливой молодежи, и ты понимаешь, что – нет, они не чувствуют себя обделенными. Они не видят этих зияющих пустот.

Йелю хотелось, чтобы Романа здесь не было, и они с Норой могли бы вместе оплакать свои утраты. Она смотрела на него влажными глазами, удерживая его взгляд, словно выжимала его.

– А Ранко нигде не было? – спросил Роман.

Нора моргнула.

– Ну, никто не знал, где он был. Кто-то из моих друзей все еще был в Коларосси, но у меня не хватало денег вернуться туда; я скопила только на путешествие. Я жила с русской девочкой, с которой училась раньше – ужас, чего я от нее набралась. Были платные вечерние курсы для публики, и кое-кто из преподов тайком пускал нас. Я думала ездить по городу и писать, что увижу, но я была сама не своя. Я хотела рисовать мальчишек с оторванными руками, но не могла себя заставить. Так что среди всего этого сыр-бора я села и стала рисовать фрукты. Те же безмозглые этюды, которые задавала детям в Филадельфии.

– И тогда вы встретили этих художников? – подсказал Йель. – В тот год или позже?

– Тем летом и осенью.

Роман взял у Йеля блокнот и открыл в самом конце – у него там была таблица с цветовой разметкой и всем прочим.

– Модильяни вернулся в Париж весной тысяча девятьсот девятнадцатого, – сказал он. – С Жанной Эбютерн и их дочерью.

Йель почувствовал запах пота Романа – он не был ему неприятен, но после вчерашнего вызывал неуместное чувство интимности.

– Фантастика, – сказала Нора. – Ну а в январе умер и он. Так что это должно вам обозначить временные рамки, да? – она казалась довольной собой. – Моди учился в Коларосси и заглядывал туда покрасоваться. Он выглядел как оперный злодей и уже был знаменит. Изо рта у него воняло, зубы никудышные, но когда я его видела, благоговела. Я заметила его в коридоре с нашим преподом и под каким-то предлогом задала вопрос. Он первый попросил меня позировать. Дело вот в чем: я хотела быть