Муравьиный лев - [5]

Мы решили ограбить этих маленьких сосунков в лучших традициях ограблений. Мы подошли к ним, каждый из нас схватил по мальчишке и затем прижали их к задней стенке ларька (в котором мы обычно покупали наши отравы). Потребовали денег. Начали обзывать их. Один из моих друзей даже сжал крепкий кулак — готовясь пустить кровь. И тут я дал маху… Мне стало их жаль. Даже может быть и не совсем жаль — возможно, это неправильное определение моего чувства…Оказалось, что я не выношу психического давления. Я не могу, когда давят на меня и не могу давить на других. Ни одной секунды. Бить — одно, а задерживать, заставить мучительно соображать, что ответить — это совсем другое. Если бы мы просто, без всяких разговоров расквасили бы им маленькие лица и потом вытащили из кармана деньги — мне было бы в сто раз легче. А так — мы еще их и терроризировали. Сами лезть в их карманы пуховиков и штанов мы не могли — рядом проходили люди и они, увидев такой непорядок в мире детства и отрочества, сразу же бы вмешались. Но каким же образом я дал маху? Я вдруг стал очень громко говорить им, чтобы они не волновались, чтобы отдали деньги и что мы совсем не собираемся их бить. От переполнявших меня чувств я стал говорить чуть визгливо, используя совершенно взрослые и….даже какие–то академические слова! Мои друзья с удивлением смотрели на меня. Один из них даже захихикал и пробормотал слово «бля». Маленькие пердуны осмелели и, как водится, сразу же обнаглели. Самый решительный из них потребовал, чтобы мы их отпустили и добавил, что у них в этот день уже украли все деньги в раздевалке (возможно, это был я — я славно поработал в то утро, а школа в округе была одна). На нас уже стали поглядывать взрослые, и одна старуха–алкоголичка даже стала потихоньку загребать в нашу сторону. Нам пришлось отпустить ребят и быстро убраться в сторону старого клуба, где по выходным показывали видеофильмы вроде «Зловещих мертвецов» и «Эммануэль». Друзья не ругали меня — в сущности я ничего такого уж не сделал, но эпизод прочно застрял у меня в голове и потом часто выкорчевывался. Немного обидно — все таки ограбление «средь бела дня» было моей идеей. Нет… я не разбойник и точно не смог бы никого допрашивать. Стало быть…, и следователь из меня никудышный. Это я уяснил уже тогда.

Мое время под деревьями истекло. До начала рабочего дня осталось около десяти минут, а мне надо еще достать денег. Откуда? Лучше всего из кармана у начальника. Я бы в жизни этого не делал, будь у меня деньги, но я все потратил. У некоторых людей в двенадцать лет уже копятся капиталы. Маленькие банкиры рассчитывают, как нажить деньжат! Сволочи… У меня заточен зуб на всех тех, кто копит монету. Мне даже не надо ни к чему придираться: копишь деньги? Сдохни! А если ты еще и жадюга впридачу — сдохни дважды! Мне двадцать восемь лет и у меня не скоплено ни копейки (ни цента). И не собираюсь. Да даже если бы и собрался — все равно бы не сумел. Да и неоткуда. Пропади оно пропадом. Есть — трать. Нету — капай с подбородка ядом. Или попытайся украсть. Это как раз по мне.

Я спускаюсь вниз по холму. Рассвет уже почти нагрянул в наши складские закуты. Настроение мое улучшается с каждым шагом. Развеселившись, я начинаю бежать по складскому двору. Бегу с топотом, во весь опор. И подпеваю своей музыке в наушниках. Слов я на этот раз не разбираю и поэтому кричу низким голосом совершенную чепуху. Калейдоскоп звуков. Со стороны, наверное, довольно страшно наблюдать. Или смешно — я не знаю… Пробежавшись до пивного склада и обратно, я останавливаюсь около нашей двери. Весь асфальт усеян окурками — это значит, что сегодня начальник прикажет мне их подбирать и чистить асфальт щеткой. Это не для того, чтобы меня унизить. Нет. Это почетная работа. Страшными усилиями я заставил начальника думать обо мне как о тихом, благонадежном работнике. Теперь он доверяет эту работу мне. За других он боится. Другие могут торчать на улице два часа. Заговорить с кем–нибудь, закурить (как будто я не закуриваю!) и потерять драгоценное для компании время. Они платят нам наши скромные крохи не для того, чтобы мы чесали яички! Это говорится нам по сто раз в день. Насекомых нужно держать в строгости, иначе они начнут воображать невесть что. Старая, измордованная истина.

Я уже собираюсь рысью подняться по ступенькам и зайти в крошечную проходную, как появляется секретарша. Ее зовут Секретарша — другого имени я ей дать не могу и не желаю. Ей лет двадцать пять. Она очень маленького роста, носит джинсы, темную куртку и кепку под Мао Дзе Дуна. Она лесбиянка и напоминает вечно злого пингвина (даже походкой). Любовница ее в отъезде уже три месяца, и поэтому она часто стонет, как ей уже хочется секса. При этом она издает пронзительный звук Ааааааа!» и сжимает руками свои толстые бедра и таз. Секретарша — невыносимое существо. В последнее время она страшно действует мне на нервы (а с ними надо поосторожнее — они не могут растягиваться дальше определенной длины). Ее работа — отвечать на звонки и подготавливать нам заказы, то есть бумаги с перечнем инструментов, которые мы должны будет снять с полок и упаковать. За каждым новым заказом нужно идти к ней. Когда мы закончим заказ — нужно принести ей бумаги обратно. На них теперь будет отмечено количество заказанных инструментов, которые мы нашли. А те, которых на складе в данный момент нет — просто зачеркнуты.